Пути и перепутья - [73]

У меня странно двоилось в глазах. Я видел Олимпиаду Власьевну, стоявшую перед нами в просторной домашней кофте, небрежно выпущенной поверх легкой юбки, — мягкую, пышную, свободную в движениях и словах, а на нее как бы наслаивалась другая, школьная Липа Березовна — в строгом черном костюме мужского покроя, неспешно и тяжело ступающая, с властно вскинутой головой. В школе она говорила медленно, будто процеживала каждую фразу, От этого слова казались тяжелыми, как камень, от них хотелось увернуться. А тут, дома, ее голос играл свободой, легкостью простонародной речи — был и ворчливым, но и певучим, даже воркующим. И я никак не мог совместить эти два образа нашей директорши.

— Кушайте, кушайте — потчевала она. — Не притворяйтесь, что не хотите. Люблю угостить!

Заметив, как я робко, с оглядкой орудую вилкой, она заглянула в мои глаза, участливо спросила:

— Родители-то, поди, деревенские? Я сразу догадалась. А ты не робей! Я ведь… как тебя — Ваня? Ах, Вася! Я ведь сама с Рязанщины, с Мещерской — слышь? — стороны. В лаптях ходила, лаптем щи хлебала… Олимпиада Власьевна! Вот ведь именем наградили! Липа Березовна и то лучше — знаю, что так меня кличете. Так вот, Вася, и быть бы мне мочальной липой, из которой лапти плетут да веревки вьют. Ан не на ту напали. Муж-то хоть и был грамоте обучен, да к земле прирос. Винище хлестал, на меня замахивался. И так мне обрыдла вся эта житуха, что я девчонок в подол да в город. Тут у меня сестра старшая на заводе, до сих пор к станку как приклеенная. А я с завода да на рабфак. Потом в институт. Подрабатывала как могла, и там и сям, и правдами и неправдами. И шила, и дрова выгружала, и почтальоншей бегала, и курьером при исполкоме. Да, за всякую работу бралась. И училась. Ирку-то, младшую, везде за собой таскала. Ну и девок, конечно, не щадила. Время не давала попусту разбазаривать. Приходилось, била их, за космы драла. Нервы-то не железные. А теперь — что ж! Теперь ничего. Раиса уже в институте. И Ирка через год аттестат получит. Кончат учебу — пусть живут как вздумают. А сейчас никакого послабления не дам. И никому не дам! — Она выпрямилась за столом, погрозилась нам пальцем. — Школа не клуб, не место для потехи. Есть программа — учи по ней и ни шага в сторону. Она к чему только не ведет, самовольщина-то! Всего нагляделась!

Ира сидела спокойно, как на уроке, положив руки на стол, и слегка улыбалась. Раиса усердно намазывала масло на хлеб. Хаперский вяло ковырялся в тарелке. И я, отложив вилку, слушал слова директрисы, тоже, казалось мне, будто раздвоенные. Но Олимпиада Власьевна внезапно умолкла, изумленно уставилась на меня.

— Ты что же не ешь-то? Как тебя? Ваня? Вася? А, понимаю! Тебя обстановка убила. Не моя это, милый. Откуда мне такую нажить? Знаешь, чей это дом? Господина Мануйлова, директора завода. Ваша литераторша Елагина им владела. Тут сейчас все на клетушки разгорожено. А раньше хоромы были. С залом для балов, садом, с конюшней. Ваша Елизавета Александровна в это самое зеркальце, наверно, перед балом и смотрелась. — Олимпиада Власьевна скривила губы, поиграла ножом. — Вот… А теперь я тут живу! Лапотница из Рязани… До нас один инженер занимал эту квартиру, да то ли проворовался, то ли и того хуже — в общем, имущество его описали. Да куда эту рухлядь девать? Вот мне, как премию, и отдали. — Она разговаривала почему-то только со мной. — Трудиться надо, Васятка! Сейчас нашему брату все по плечу. У тебя отец-то кто?

Она приготовилась слушать — оперлась пухлой щекой на ладонь. Но в это время в дверь постучали и Раиса, выйдя в прихожую, так же, как Ира, вскрикнула:

— Ой, мама! Пришли…

— Чего мать поднимаешь, коли гость к тебе, — усмехнулась Олимпиада Власьевна, выйдя следом. — Милости прошу, Тимофей, по батюшке-то забыла… Ой, куда, куда? А шлепанцы?

Я невольно, как в школе, встал навстречу бывшему учителю. Он только кивнул нам — с беглой, слегка смущенной улыбкой. И тотчас повернулся к директорше:

— Простите, я на минутку, Олимпиада Власьевна, — сказал, машинально заталкивая ботинки в подброшенные ею шлепанцы. — Парашютную вышку открываем на стадионе. Может, Рае интересно?

— А чего там интересного? — возразила Олимпиада Власьевна. — Прыжки эти в кино видали. А в праздник авиации на лугу поросят на парашютах сбрасывали. Позабавнее, пожалуй. А там у вас толкотня, мужики пьяные… Впрочем, Рая сама все решает.

— Как, Рая? — с надеждой спросил Тимоша.

Рая ответила скучноватым тоном:

— Нет. Мне надо читать…

Синицын покашлял в кулак, потоптался в шлепанцах у входа, невесело улыбнулся:

— А мне надо идти… Служба… До свидания…

— Заместителей куча! Зачем самому лезть? — Олимпиада Власьевна возвратилась к столу. — Ну, хватит разговоров. Послушаем, как наши девочки играют. Кто первой? Ты, Ира!

Но тут снова постучали, и Ира вышла. На этот раз она не позвала мать: из прихожей донеслась приглушенная скороговорка Володьки Елагина:

— Я билеты взял в кино. Через час. Сбеги, а? А это — тебе. Танго. О катке. Помнишь?

— Ира! — Олимпиада Власьевна оперлась ладонями о стол, встала и тяжелой, как в школе, походкой направилась к ним.