Пути и перепутья - [64]

— Понимаешь, — сказал, листая толстую, всю в карандашных значках нотную тетрадь, — один мой друг много всего насочинял и спросил мое мнение. А я хочу спросить твое…

— Но я ни бум-бум!

— Ты слушай!

Небрежно, словно для разминки, Володька стал набирать проворными пальцами певучее, легкое вступление.

— Представьте лес — молодой, зеленый, — объяснял он, не прекращая игры. — Полянка с цветами, свежей травой… Ну помните — у нас была вылазка?.. И девушки — они как разноцветные бабочки… Вальс… Он так и называется: «Лесные феи».

Олег усмехнулся, подмигнул мне. Но тут вступление кончилось. Володька замер на миг, и вдруг пианино издало такой тихий, прозрачный звук, будто после дождя упала в чистую лужицу звонкая капля. А потом развернулось столь приятное и красивое кружение звуков, что и впрямь увиделся утренний лес — едва пробудившийся, встречающий солнце. Лучи его, покачнув вершины, сбежали по затрепетавшей листве на траву, она поднялась, высвободила не цветы, а вихрь летучих разноцветных лепестков, которые вдруг превратились в нарядных, плавно танцующих девушек. И я увидел Иру Чечулину — совсем как тогда, на вылазке — в зелени под молодой березкой, с венком над синими-синими глазами, а возле нее Володьку, он что-то напевал ей или тихонько рассказывал.

Так виделось мне. А может, и Олегу. Он не шелохнувшись просидел до конца. А вальс был длинный, с уймой изящных, виртуозных переходов. Когда Володька кончил играть, Олег встал, через плечо музыканта заглянул в нотную тетрадь на пюпитре.

— А еще?..

— Еще? — Володька удивленно обернулся к нему, зашелестел страницами. — Вальс «Ласточки»… Представьте деревню…

— Не объясняй, — попросил Олег.

И верно — объяснений не требовалось. Мелодия потекла прозрачная, как родниковый ручеек, и была такой выразительной, что я сразу увидел на крутом берегу под наползающим пологом туч свою деревню и ласточек, стрелами перелетающих до первых капель дождя через дорогу — из-под стрех низких крыш в прогалы крытых соломой риг.

— Володька! — Олег, дождавшийся конца, стремительно подошел к Елагину. — У тебя талантище!

— У меня? — Володька вспыхнул. — Ты догадался, что…

Олег кивнул и зашагал по свободному пространству комнаты, поминутно поправляя руками и без того послушные волосы. — Правда, я не судья, — доносился его явно взволнованный голос. — Я до сих пор любил одну музыку. Громкую, что ли? Вот такую… — Он надул щеки, по-дирижерски взмахнул рукой. — Ту-ту-ту-тум!

— Лист! Венгерская рапсодия! — радостно воскликнул Володька и тут же повторил на пианино гулкие, призывные аккорды. — И это тебе, наверно, нравится? — Он, как я теперь понимаю, сыграл начало Революционного этюда Шопена.

— Точно! — кивнул Олег.

— И это?.. И это?.. — Володька одну за другой вспоминал патетические фразы из Бетховена, Рахманинова, Чайковского. — Но Олег! Это музыка богов! Как до нее подняться? Я даже играть ее не могу… Только кусочки…

— Не знаю… — Олег пожал плечами. — Но и в твоей музыке что-то есть. Я чувствую, вижу…

— Ты видишь?!

— Да… — Олег задумался и будто усомнился в верности своих слов. — А ну, сыграй еще что-нибудь!

— Еще? — Володька тотчас же повернулся к пианино. — Но это тоже лирическое… Вроде танго… «На катке» называется. Я ищу под эту музыку слова… Без «их непонятно. — И вдруг вскочил. — Слушай, Олег! Ты же мастак на стихи! Попробуй сейчас что-нибудь подобрать! А? Вот и проверим, как музыка доходит…

— Хм!

Олег усмехнулся, но, когда Володька проиграл нехитрую мелодию, попросил повторить, потом помычал ее для себя и вдруг поднял голову:

Иней серебрится

На твоих ресницах,

А морозный воздух свеж и чист… чист…

— Верно! — Володька аж подскочил на своей круглой табуреточке, ударил по клавишам: — …А морозный воздух свеж и чист… чист… М-да!

— Что ж ты загрустила? — осторожно помог ему Олег.

— Друг любимый, милый, — радостно подхватил Володька.

— Почему весь вечер ты молчишь? — закончил Олег.

— Верно! Верно! — Володька схватился за голову, потом кинулся к Олегу обниматься. — Ох, как верно!.. Я об этом и думал, когда сочинял, — об Ирке, о катке…

— При чем тут Ирка? — Олег сразу скис.

— Не Ирка! Пусть не Ирка! — вскричал Володька. — Это я просто так — вспомнилось… А потом — знаешь? — я где-то читал, что всех поэтов и композиторов всегда вдохновляли женщины… Шопена — Жорж Санд, Петрарку — Лаура. Стой! А ты-то сам, когда эти стихи складывались, тоже кого-нибудь про себя видел?

— Никого… Просто так, — растерялся Олег, густо покраснев. — Честное слово! Я вообще… Да разве это стихи?

— Стихи! — горячо уверил Володька. — И они мне нравятся. Так что я тебя умоляю: закончи их — будет песня… Наша песня!.. Эх, Олег! Мы с тобой вообще можем такое, что… Не хотел я тебе сразу все выкладывать, а теперь скажу… Я почему от дяди раньше срока удрал? А у него там даже моторная лодка есть… Заболел! Сходил в парк, а там школьный ансамбль выступает — оркестр, танцоры, певцы… Такие же, как мы, ребятишки, понимаешь? А что выделывали? Сотни зрителей — и сплошное «бис»! А мы что? Хуже? Одним словом — заело: надо их переплюнуть! Сразу припомнил, кто у нас играет — со мной же в музыкалку ходят! Вот список… А теперь прямо грежу… Наша сцена, зал — битком… Я уже выходную песню для оркестра придумал! Вот… — Володька скомандовал себе взмахом руки и не своим, торжественным голосом пропел: — Дорогой товарищ зритель! Перед вами в этот час… выступает… — Володька перевел дыхание. — Дальше слов нет — ты придумаешь…