Пути и перепутья - [174]

— Это первобытный коммунизм, — буркнул Олег.

— Какой?! — парень изумился, но, подумав, спросил: — Надо, чтоб от каждого по способностям?.. Да? В политкружке проходил… А во мне вроде нет особых способностей… Ни к чему. А потребности есть — чтобы голодным не быть, не хуже других одеваться.

— Врешь! — наотрез возражает Олег. — Ты просто в себе не разобрался… Все мы, брат… гм!.. Иди-ка, на ушко лучше шепну, а то еще девчата услышат…

— Ну, ты даешь!.. — На миг к нему приклонясь, парень так и отскакивает.

— Не я! — фыркает Олег. — Платон — философ древнегреческий!.. Не веришь?.. Зайди ко мне в комитет, его книжку покажу.

И я невольно захожусь в улыбке, значит, Олег уже пустил в дело «Избранные диалоги». Когда-то мы втроем — Олег, Володька и я — увидели эту книгу на столе у Петра Кузьмича Елагина с закладкой: «О любви» и, сгорая от любопытства, прочитали:

«…все люди беременны, как телесно, так и духовно, и, когда они достигают известного возраста, природа наша требует разрешения от бремени… Те, у кого разрешиться от бремени стремится тело, обращаются больше к женщинам и служат Эроту именно так, надеясь деторождением приобрести бессмертие и счастье, оставить о себе память на веки вечные. Беременные же духовно, и притом в большей даже мере, чем телесно, беременны тем, что как раз душе и подобает вынашивать. А что ей подобает вынашивать? Разум и прочие добродетели».

Петр Кузьмич тогда высмеял Платона за идеалистическую односторонность. Но, видно, слова о «беременной душе» и привел парню Олег, потому что, отхохотавшись, парень сказал:

— А ведь ты прав, Олег!.. Есть, наверно, и во мне это самое… Бремя… Что-то душу сосет и сосет, иногда ничего не мило… Но когда мне было в себе разбираться, Олег?.. Учиться мало пришлось… Ты мне о Платоне, философе… А я, знаешь, только какого Платона знал?.. Забулдыгу в Сибири повстречал, здоровущий, в два метра ростом. Когда спьяну до смерти замерз под забором, так, поверь, Олег, пятеро мужиков с трудом его на сани взвалили…

— Обожди, — мягко перебил его Олег. — Ты мне про него как-нибудь в другой раз расскажешь. Позарез надо вон того технолога с гитарой перехватить… Раза два просил его зайти в комитет по важному делу, а он все увиливает…

По различным комитетским делам он всю дорогу, пожалуй, больше всего и разговаривал — то с одним, то с другим, то с третьим. Как будто спешил воспользоваться тем, что на природе люди и прямодушнее и податливее, чтобы они — если уж по Платону! — тоже делами его да заботами «забеременели».

От его деловых разговоров я отключался, да и отвлекали другие разговоры вокруг, — они ведь шли по всей колонне, уже тихие из-за усталости, очень пестрые, но как будто оплетали всех и Олега во что-то единое, целостное, как то самое «ур-ра-а!», с коим, достигнув наконец цели, рванулись мы как в атаку на вспыхнувший вдруг во тьме в честь нашего прибытия гигантский костер.

Вместе со всеми на его жаркий свет мчался и я, но уже подступало, брало за горло, чтобы наконец открыться мне, и мое неотвязное бремя.

У костра первым делом схватились за рюкзаки, «сидоры», авоськи — извлекать съестное. Располагались группами, большими и малыми, иногда даже цехами, как вокруг Найденыша. Олег, довольный, наблюдал, как устраивается на еду и ночлег его усталая дружина. Я подошел к нему, а за мной подсоединились и Света с Зойкой.

— Значит, так, — деловито сказала Зойка, развернув на траве прихваченное Олегом одеяло, доставая из его мешка хлеб, зеленый лук, вареную картошку и яйца. — Вы для нас мужи слишком серьезные, старые, лопайте одни, а Светочку я от вас уведу: девчонки просили… Пойдем, Свет, у нас очень хорошая компания…

— Ускакала… — сердито буркнул Олег, поглядев в спину сестры. — А я только настроился показать ей телеграмму… Ну, ничего, успеется! Главное, что ее капитан, наверно, уже в пути.

Поел Олег, как и все в их семье, быстро, по-птичьи и сразу встал, зевнув, размял плечи:

— По табору похожу — кто, что? Смотри-ка, уже рассветает… Красотища!

Костер догорал. Лагерь затих, хотя никто не спал. Может, дожидались солнца. Так и сидели, где кто поначалу устроился. Олег переходил от одной группы к другой — где присядет на корточки, где постоит.

Вернулся быстро:

— Не спят, черти, — проворчал, пряча в мешок остатки провизии. — Говорят, еще выспимся, день длинный.. А нам, Васька, надо вздремнуть… День-то, правда, большой, но программа наша еще больше — скоро ее начинать.

Он встряхнул одеяло, но только присел на него, как рядом, будто с ветки спорхнула, опустилась Светка.

— Ох и накормили меня — невероятно!.. Можно, посижу с вами? С девчонками скучно стало. А мне вообще с парнями интересней. Они пооткрытей и определенней… Хотя и не все! — Она мельком взглянула на Олега и коротко рассмеялась, потом спросила — жалостливо, как напроказившая девчонка: — Олег, ты, правда, на меня не сердишься?

— За что?! — изумился он.

— За то, что там, у Елагиных… Ну, насчет Нади… Что в поход навязалась, мешаю твоим стратегическим замыслам.

— Мешаешь? — Олег слегка покраснел.

— Не знаю… — вдруг тихо и совершенно потерянно сказала она. — Я, кажется, толком еще ничего о себе не знаю… Меня почему-то многие считают отчаянной, я раньше этим даже гордилась. Гордилась, что как одна осталась, не хныкала и не ныла… Невероятно!.. Мне бы слезу пустить, а я смеюсь или дерзости несу… Наверно, в детдоме к этому привыкла. Там ведь никто не плакал, как сговорились. А вчера, понимаешь… Вчера я разревелась, как дурочка… И при всех — при Володьке, при Петре Кузьмиче с Елизаветой Александровной…