Пути и перепутья - [175]
— Лизонька вернулась?! — обрадовался Олег.
— Ну да! Мы с мамой Кларой из больницы ее и привезли.
— С кем?!
— С Цыпой, если угодно! — как за себя, обиделась Света. — Вы ж так ее кличете?.. Приехали мы к Елагиным. Чтобы поднять всем настроение, мама Клара стряпню затеяла. Самовар поставили. Хорошо так было вместе, тепло… Может, впервые после войны. Вот я и разревелась!.. Ты не знаешь, Олег! Володьку на днях московскому профессору показывали. Три врача их было… Стали они после осмотра в другой комнате совещаться и все твердят: тумор, тумор… Я профессора на лестнице догнала: «Значит, опухоль у него?!» Тот признался: есть все признаки, но, чтобы определить точно, нужна черепная операция. В Москве… Я не знаю… Может, я не права… — Света нервно передернула плечами. — Но Петру Кузьмичу я об этом пока ни слова. Только маме Кларе…
— М-мда! — Олег медленно, будто сам того не замечая, стянул с себя старенький, еще довоенный пиджачок, накинул на Светкины плечи. — Ты права — нельзя им пока ничего говорить. А в Москву, если надо, и без них свозим. — И вздохнул: — Эх, Володька, Володька…
Светлана затихла — видно, согрелась и задремала, а потом, как спросонья, проговорила:
— А все-таки хорошо было дома. Мы до войны в Ленинграде жили. У меня была бабушка. Она умерла в блокаду. И мама тоже… Из-за отца со мной не уехала. Он был в ополчении и иногда приходил домой… Пока не убили… А я… Я часто их всех живыми вижу. В нашей квартире, которой тоже нет — разбомбили… И голоса их слышу… И еще аптечный запах — от маминой одежды… Она в аптеке работала… У мамы Клары тоже хороший дом, только у нее все иное. А она хитрющая. Расстроилась я из-за Володи, а она и говорит: «Ступай-ка ты к Олегу! У них поход, проветришься; Олег скорей, чем я, твои мозги на место поставит. А я тебя из нашего города никуда больше не отпущу!» Я и послушалась…
— Невероятно! — усмехнулся Олег, задумчиво разглядывая девушку, и вдруг повернулся ко мне. — Давай-ка, Василий, прогуляемся, а ты устраивайся, Светлана. Глаза-то уже спят? — И он расправил край одеяла.
Светлана сонно кивнула, Олег положил ей мешок в изголовье, прикрыл ноги девушки пиджаком. Света свернулась калачиком и затихла. Отойдя вслед за мной в сторонку, Олег посмотрел на ее бледное, строгое лицо и перевел взгляд на меня:
— Цыпа права! Куда ж такую пускать? Видишь, как намаялась, набродяжничалась?.. До последней точки! — Он еще что-то хотел сказать, но у него подкосились ноги — опустился в траву: — Давай прямо тут и прикорнем, спина к спине, теплее будет…
Я не знаю, спал ли Олег и сколько, я проснулся, когда рядом его уже не было, а солнце сияло над вершинами берез и приятно пригревало. Лагерь, наверно, еще спал, но доносились и бодрые голоса: «Винтовки неси на стрельбище!», «У кого волейбольная сетка? Давайте натянем!», «Когда пароход-то придет с буфетом и оркестром? А то эту публику до морковкиного заговенья не поднять!»
Узнав среди других и звонкий голос Найденыша, я протер глаза. Виктор с ребятами натягивал волейбольную сетку на свежеотесанные столбы. Прошуршали за моей спиной чьи-то быстрые шаги, и вдруг кто-то прикрыл мои глаза ладошкой.
— Проснулся, Василек! — рассмеялась Зойка. — А я Олега провожала к реке. Хочешь, иди туда? Они там с ребятами купаются. И Светка с ними…
Голос Зойки был легким, как из детства. Значит, отдал ей Олег телеграмму!
Разгорался день. Начиналась их программа. Я не чувствовал себя в ней лишним. Но я ничего не сделал, чтобы она осуществилась. И я встал от острого желания сейчас же уйти.
Где-то рядом, на том берегу реки, стояла родная моя деревушка. Не березовый лес — она бы как на ладони открылась и с этой поляны. Еще ночью, когда мы брели сюда, в голове все время билась мысль, что она где-то тут, всего через речку, и теперь, вспомнив о ней, я без раздумий поспешил к Найденышу.
— Виктор! — сказал я твердо. — Передай Олегу, чтоб обо мне не беспокоился. Тут деревня моя недалече, ухожу проведать ее и не вернусь.
Найденыш сделал большие глаза, а потом что-то долго кричал мне вслед.
Я шагал, смотрел на белые березы и слышал, подобно Светке, дорогие голоса. Подчас они звучали издалека. Вот этот — отца моего… А этот — Ивана Сергеевича. Что-то втолковывает мне директор Прохоров. А это Володька… А вот это — мать, совсем неразборчиво, сдает старушка…
Иногда голоса обрывались — их заглушал надрывный вой самолета, на форсаже берущего высоту, или далекие пулеметные очереди, я шел, а за мной оставалась не лесная дорога, а, казалось, вся моя жизнь, очень длинная — от заброшенной деревеньки, где умирал с голоду дед, и от рабочей артели, что ставила мост на нашей реке и завод рядом. Я не устал от такой длинной и пестрой жизни, а будто затяжелел — так при заправке горючим набирается сил для дальнего полета недавно «на приколе» стоявший самолет.
Я уходил от Олега и знал, что надолго, но никогда, казалось, еще не был так близок к нему. А день, разгораясь, набирал высоту. И в жизни моей — душа чувствовала! — начинался новый круг, я выруливал на другую, более высокую орбиту…
