Пути и перепутья - [171]

— Все, капитан! Я на свой курс! Сначала в общежитие, порубаю, потом к одной хозяйке — комнату обещала недорого сдать: королева моя на днях приезжает!.. А тут еще Олег пристал: «Изберем тебя в комсорги…» Меня и ребята в цеху на это подбивают… Наверно, придется… Как это?.. Тпру!.. Но-о!.. — И он будто вожжи натянул. — Впрягаться… Надька-то в отставку подала, в отдел технолога переходит.

Я и не думал, что, пропуская мимо себя людской поток, задержался у театра ради встречи с Олегом. Но он, наверное, это понял лучше меня — на миг выбился ко мне из толпы, успел сказать:

— Слушай, мне еще на завод надо. До завтра, у конторы. Надеюсь, идешь с нами? — И, закурив, заговорил о главном: — А Хаперский, Васька, на этот раз от нас, наверное, все-таки улизнет… Был я у Прохорова… А он: «Я свое сделал, начальником цеха этот прохиндей не стал, остальное от вас зависит, у меня и поважней забот полон рот: обратись к Синицыну». Тот: «С персональным делом ничего не получится, с учета придется снимать, не хватает весомых доказательств. Первому замминистра звонил. Сказал, что у Прохорова с Хаперским свои счеты, отпускайте парня, нечего тянуть…» Видишь, и в президиум посадили, и на трибуну выпустили… Тимоша еще пошутил: «Рожу Хаперскому набить можешь, но чтоб без улик, без свидетелей…» А мы с тобой вроде бы это и сделали… Может, поосторожней станет, если не почестней? А нет, все равно когда-нибудь свернет шею…

5

Выше по реке, в получасе ходьбы от знаменитого на всю нашу область пионерского лагеря «Лесная сказка», раскинулась ныне на плоской вершине Утюжка не менее знаменитая заводская турбаза «Белый лес».

Воистину белый! Высятся там вокруг огромной поляны с уютными домиками, стадионом, клубом, розарием вековые березы, лишь изредка подзелененные внизу кустами орешника и можжевельника.

Фуникулер от вершины горы до речного пляжа зимой служит лыжникам, любителям слалома. Во все стороны разбегаются от турбазы длинные пешеходные тропы, из города можно добраться сюда и по реке, и по асфальту — кружным путем.

Но турбазы еще и в помине не было, да и о поляне я не подозревал в то раннее утро, когда нас с матерью разбудил громким стуком Олег.

— Что случилось? — Испуганная мать поковыляла к калитке.

— А ничего! — Олег улыбался во весь рот. — Ваську проверяю, готов он двадцать пять верст по лесам да горам отшагать?

— Страсти какие! — ужаснулась мать.

— Ты рюкзаком-то тоже, наверное, не обзавелся? — встретил меня вопросом. — Я сделал просто: в углы наволочки — по картофелине и веревку узлом, потом петлей к верхушке мешка, затянул — и шагай на край света.

Олег крепко пожал мою руку, озабоченно заглянул в глаза:

— Значит, жду! Ровно в шесть. А я на завод. Тревожно что-то… Все вроде подготовлено. Но как-то соберутся? Не тяжелы ль на подъем?

Тревожиться было о чем. По субботам тогда работали, выходной в неделю был один, и не всегда по воскресеньям, а каждому заводу в свой назначенный день — из-за нехватки электроэнергии. Люди питались скудно. В цеховых столовых на второе, кроме перловой каши, «шрапнели», и соевого пюре с металлическим привкусом, иного выбора не было. Одна отрада — компот, да и то почти не подслащенный.

Рабочие — старожилы, владельцы частных домов — держались за счет садов, огородов, домашней живности. А у приезжей молодежи, кроме койки в переполненных общежитиях, поношенных училищных форм да пустых карманов, за душой ничего не было. Пожелают ли после целой рабочей недели снова тащиться к заводу, чтобы потом куда-то к черту на кулички вышагивать длинные версты? Не жестоко ли поступает Олег, всех измеряя своим аршином?

Душа поеживалась от всяких моих сквознячков, когда по короткой улице, уже пропустившей в вечернюю пересменку на завод и обратно густые толпы рабочих, шагал я к скверу у главной конторы. Памятник жертвам двух революций, воздвигнутый там, показался мне издали одиноким. Но, выйдя на главную аллею сквера, я увидел, что на всех скамьях, вокруг клумбы и памятника уже сидят или хлопотливо копошатся в своих мешках, авоськах, рюкзаках пестро одетые, шумные люди. А с одной из скамеек донесся веселый наигрыш баяна.

Я вгляделся в того, кто играл, — худого длинного парня с высоким зачесом светлых волос над узким угреватым лицом, — и ахнул: «Борька! Садков! Баянист школьного джаза!» А Борис уже встал с баяном, как родильница с младенцем, и, шагнув навстречу, рванул туш.

Все оглянулись, а он, окончив играть, сказал:

— Молодец, что явился, Васька! Баян-то кто понесет? — И, вместо объятий ткнув меня в грудь этим баяном, со смехом спросил: — Узнал? А меня все узнают! Говорят, не изменился. Только худею, хотя здоров, как бык, и ем, как лошадь. — Борис пожал узкими плечами и качнул баяном. — После войны техникум добил. Думал, шабаш самодеятельности. А Олег пристал: возьми да возьми с собой этот ящик… А кто его попрет двадцать верст? Олег заверил, что все по очереди… И велел играть, пока оркестр не появится, чтоб веселей собирались… — Борис поправил ремни на плечах. — Талон на обед получил? Кто живым до цели дойдет — горяченьким угостят. Директор расщедрился… Я два обеда от Олега потребовал… Дуй скорей вон к тому столику!..