Пути и перепутья - [140]

— Спасибо. Просто блаженство!

Снизу полетели было намеки насчет того, как девушек отогреть, но моряк перегнулся с полки и рявкнул:

— Цыц, пехота! Сами грамотные! Разберемся!

— Точно! — захохотала его соседка. — Сейчас бы что-нибудь для сугрева!

— Найдется! — подмигнув Олегу, матрос полез в свой «сидор». — Для вас сберег!

Вторая девушка тоже глотнула самогона, но не произнесла ни слова. Только улыбалась утомленно. Потом шепнула Олегу:

— Я лягу, а? Не спали трое суток. Вы сядьте на край, отвернитесь. Я скоро…

Олег отвернулся. За спиной зашуршали ее одежды, Олега будто обдало жаром.

— Спасибо! Все! — донесся шепот. — Теперь и вы ложитесь. Места хватит…

Олег так и окаменел. Даже губ в ответ не смог разомкнуть.

— Да ложись ты, чучело! — привстав, подтолкнула его в грудь девица с соседней полки и захохотала, упав за широкую спину матроса. — Часовых нам не надо!

— Точно! — хохотнул матрос.

— Да вы что?! — Олег покачнулся — девушка отпрянула в темный угол и до испуганных глаз закрылась шинелью. — Вы подумали, что я… Как вам не стыдно?!

Она натянула шинель на голову и затряслась от слез. На соседней полке притихли. Олег посидел неподвижно, потом, стараясь не задеть, прилег рядом с девушкой.

— Вы напрасно плачете, — прошептал. — Места тут действительно хватит. Отдыхайте спокойно.

Она замерла, потом вытянулась вдоль стенки, открыла лицо. Ее глаза распахнулись так близко, что, казалось, коснулись ресницами его лба, и в этих огромных глазах отразилось все, что потрясло девушку, хрупкую даже в солдатской одежде.

— Война не война, а человек все равно не может превращаться в животное. Правда? — горячо прошептала она. — Мы и воюем за то, чтобы жила любовь — чистая и прекрасная… Разве не так?

Он удивился страстности ее слов, с усилием поднял отяжелевшую руку и опустил на ее мягкие волосы.

— Так… Спите. Вам надо отдохнуть.

— Спасибо! — Она доверчиво взяла его руку в жаркие ладони. — Не будьте никогда мужланом, мужиком! — прошептала почти беззвучно. — Это страшно! Это глупо… Это несносно…

Она ткнулась носом в его теплое плечо и мгновенно уснула.

Олег долго лежал неподвижно, почти не дыша. Когда девушка повернулась на другой бок, он тоже вдруг провалился в сон.

Когда открыл глаза, девушки уже были одеты и озабоченно переговаривались о том, как от станции добираться до своей части.

— Вы уже сходите? — удивился Олег.

— Да… — Его соседка, закалывая шпилькой свернутую косу, улыбнулась ему одними глазами. — Скоро наша остановка.

— Ни черта не выспалась, — донеслось с другой полки. — Когда уж вся эта заваруха кончится?

— А я будто дома побывала, — шепнула Олегу его девушка. — Так чудесно!

— А где он, ваш дом? — спросил Олег, следя за ее проворными руками.

— В Москве.

— А вы кто?

— Я? Связистка.

— Нет… А до этого… До войны…

— Скрипачка. В консерватории училась.

Большие серые глаза ее смотрели не мигая, словно ожидали новых расспросов.

Олег уже нащупал в кармане блокнот, чтобы записать адрес девушки, но вдруг вспомнил о фотографии Нади, всегда лежащей там, и отвернулся.

Он сдержанно попрощался со связистками, помог сойти и с грустью пожал им руки. Уже тогда первые, смутные сомнения сменили в его душе привычную грезу о Наде. Что-то оборвалось в нем, он это почувствовал, но еще боялся поверить, так же как и достать Надину фотокарточку, чтобы по-прежнему, ни о чем особенном не думая, смотреть на нее и согреваться всем, что соединило их в ту новогоднюю стужу. Перед ним маячили теперь — увы! — не Надины, а эти, широко распахнутые и будто зовущие за собой серые глаза связистки.

В части Олега ждали сразу три письма Топорковой. Его окружили, требуя «выкуп», предвкушая, как он, просияв, вопьется глазами в аккуратные Надины строчки, а отходя ко сну, расскажет, как и все в эскадрилье, — какие же секреты, кроме военных, были у них в войну, — «Надя пишет, что…».

Но на этот раз Олег, не прочитав, сунул письма в карман и, вскочив на бензовоз, уехал в штаб докладывать о прибытии. Он вдруг открыл, что знает наперед содержание писем: «жду, жду, грущу, особенно в праздники, когда других видишь вместе; не могу уснуть, не поговорив с тобой мысленно; видела тебя во сне — добрым, ласковым; мелькнули в толпе бескозырка и морской воротник — и я, как дурочка, кинулась вдогонку, а потом с час ревела: ты же не здесь, ты далеко; однажды решила не брать на завод твое письмо, чтобы не отвлекаться, и не выдержала… отпросилась у мастера, помчалась домой».

Раньше от этих строчек пощипывало в глазах, безграничная нежность к Наде застилала душу. Да, она его ждет — мучительно, истово. Бедненькая… Но теперь прежде жалости и всех прочих чувств его обуяли вопросы: «А зачем? Чего ждет она от него? Что видится ей впереди?» И Олег немедля переадресовал эти вопросы Наде.

О, как она им обрадовалась! Какое длинное письмо прислала в ответ! Призналась, что давно ждала подобных вопросов, что и отец уже допытывался, всерьез ли у них с Олегом или просто так, для забавы. Ведь немало хороших парней на заводе ищут дружбы с ней. Лева вернулся после ранения, целые вечера коротает с ее мамой. А Наде ни до кого нет дела! Она ждет только Олега! И всю их совместную жизнь видит отчетливо. Когда он вернется, Надя выйдет уже в инженеры, сможет одна содержать семью, пока Олег выучится. К возможным трудностям и материальным лишениям ей не привыкать — было бы взаимное уважение! Понимает Надя, что для мужчины важнее всего хорошо служить обществу, расти на производстве, а для женщины, кроме того, и создать уютный дом, растить детей. Так было в их семье, и Надя с этим всей душой согласна: мать с отцом даже не поссорились ни разу…