Пути и перепутья - [139]

«Зойка, Зойка…» — уже привычное сожаление о безвозвратно потерянном завладело мной, убило всякую охоту задавать Олегу и другие каверзные вопросы, но он, сложив перед собой локти, лег на них головой и посмотрел на меня:

— А что еще у тебя случилось?

— У меня?! — Я даже растерялся. — Разве обо мне разговор?.. О тебе! — И тогда вопрос, первым возникший с приходом Олега, вдруг так и сорвался с языка, хотя и без прежнего вызова:

— Надя очень страдала, что ты, приехав, ее не навестил, А как она теперь, даже и представить трудно…

Олег долго молчал, потом спросил с заметной натужностью в голосе:

— Ты с ней повидался, что ли?

— Сама приходила, с полдня о тебе толковала.

— И что же именно?

Олег отвел глаза в сторону, чтобы скрыть, как ожидает ответа. И я, поняв, что Надин рассказ не передать, что смысл его не только в словах, но и в улыбках нечаянных, в интонации голоса, стал вслух раздумывать, как вернее и короче сказать о многом и главном:

— Видишь ли… Тебе известно, что меня твоей тенью считали… Но это не так… Не совсем так… Я сам по себе. И больше скажу: я сомневался, стоит ли мне сюда возвращаться.

— Догадываюсь… — Олег вяло усмехнулся, достал очередную папиросу.

— Вот… А Надя? Надя тебя целиком приняла. Поняла ли, не знаю, но приняла так, что ты стал частью ее души, если не всей душой…

— Вот в том-то и дело! — огорченно воскликнул Олег. — А где же она сама? Разве я искал в ней свое отражение? Я на другое надеялся…

— Надя боится, что ты не понял ее, судишь только по куче неумелых писем…

— А по чему же еще? — Олег поднялся. — По школьным воспоминаниям? Над ними туман!.. По нашим свиданиям?.. Но их всего два за войну перепало, да и то суматошных.

— Она считает, что ты зачислил ее в мещанки, — добрался я до главного.

— Она так сказала? — насторожился Олег. — Сама?

— Не я, конечно, меня ты знаешь… Я только слушал и молчал.

— И я, по-твоему, ошибся? Только прямо признавайся! — Он не сводил с меня глаз.

— Негодный комсорг? — припомнил я.

— При чем здесь это? — удивился Олег. — Комсоргом, как и поэтом, не всем дано быть. Но Зойка сказала, а Щербатый подтвердил, что, когда у него с Ковригиным контры вышли, она сходила к Наде в цех. Историю с Митькой рассказала, о том, что Петьку надо бы поддержать, поскольку парень просто помешан на честности, а руки у него опускаются, вера в справедливость рушится… А Надя знаешь что ответила? «Не буду с Ковригиным ссориться. Я им с Хаперским благодарна, что перевели с производства в освобожденные комсорги. Теперь быстрей институт дошибу. Олегу же, когда вернется, будет лучше…» Лучше, а?! Вот тебе твое «понимает-принимает»! Но не с этого все началось, а раньше… Вот послушай…

Олега еще раз послали на завод принимать для полка самолеты. Он ехал через холодные вьюжные степи. На каждой станции вагон штурмовали солдаты-отпускники, запасники, возвращающиеся из госпиталей или командированные. Все они, казалось, вылезали из-под земли, из-под снегов, замерзшие, измученные долгим ожиданием поезда. Олег попал в вагон только благодаря находчивости морячка из плавсостава: через приоткрытое окно в туалетную комнату.

Вагон был набит под потолок. Зыбкими этажами почти висели друг на друге. А морячок умел устраиваться в любой обстановке. С багажных полок к нему свесились двое в тельняшках.

— Браток, откуда?

— С Черноморского.

— Горилка есть?

— Не шуми…

— Тогда крой на поло́к. Поддадим пару. Морской салон. Сдаем по случаю.

— Со мной голубятник.

— Кореш?

— Ага.

— Кройте оба.

Они с Олегом очутились под самой крышей, не доступные ни проводнику, ни любому простому смертному. Можно было даже прилечь, растянувшись во весь рост.

Морячки ехали уже с неделю и уничтожили запасы съестного. Олег выложил свое довольствие, его напарник — бутылку самогона с кукурузной затычкой и банку американской тушенки.

После двух суток ожидания на промерзлом вокзале они утонули в жарком угаре. Резались в карты, изощрялись в анекдотах, отбивались от атак снизу, тянули песни. Олега хлопали по плечу:

— А ты нашенский, голубятник! Морской закваски!

Сойдя на нужной им станции, морячки прокричали в тамбур:

— Эй, братва на третьей полке! К вам пассажирки! Высший класс! С подножки сняли. Принимайте!

Над головами впритык стоящих солдат сильные руки подняли, что-то продолговатое, завернутое в солдатскую шинель.

— Эй, пехота! Царица полей! Люди вы или не люди? Передавай дальше! Она ж ледышкой стала…

Раздался смех. Сверток, как по конвейеру, поплыл над головами. За ним другой.

«Свертки» оказались девушками, промерзшими до костей. От шинелей веяло холодом, с обледенелых байковых портянок — ими были обмотаны лица — капало.

— С ума сошли! — ужаснулся морячок. — Жить надоело?

— Нам ждать надоело! — простуженным баском отозвалась одна из девушек и стала разматываться. — Трое суток не могли уехать.

— А вы что же? Снимайте шинель, быстрее согреетесь! — предложил Олег своей соседке.

— Спасибо! — послышался из свертка нежный голосок.

Девушка скинула шапку, и он увидел темную головку с тяжелым кольцом кос на затылке, светлые застенчивые глаза. Помог стянуть сапоги. Обхватив руками замерзшие ступни, девушка смотрела на Олега благодарно и размягченно.