Пути и перепутья - [130]

В памяти жило каждое движение Олега, и, наверное, на его манер я решительно встал и сбросил рубаху.

— Ира! Пересядь на мое место — я окунусь.

— Тут? — Она с ужасом ткнула пальцем в воду.

— Да. Грести будет легче. Ну?

Было неловко раздеваться перед девушкой. Но я переломил себя и с заклинанием Олега бултыхнулся за борт.

На воде все выглядело иначе. Река раздалась вширь, небо обрело глубину, а уплывшая от толчка лодка с перепуганной Ирой покачивалась беспомощной скорлупкой.

— Красота! — Я разбрызгивал воду во все стороны.

— Плыви сюда! — донесся жалобный голос.

Я подплыл к лодке, подтянувшись, повис над кормой. Ира успокоилась и наблюдала за мной во все глаза.

— А как же ты заберешься?

Сделав мах ногой, я плюхнулся на корму. С трусов под ноги натекла лужица. Ира вздохнула, отвернулась.

— Малость обсохну и оденусь… — Я попытался сгладить неловкость.

— Зачем же? — Она обиженно дернула плечиком. — У тебя красивые ноги…

— Ира! — Меня прорвало. — Зачем ты так? Я ведь для тебя прыгнул… Чтоб не боялась реки…

Она все так же, обреченной пленницей, смотрела на воду, а потом вдруг прыснула со смеху:

— Чудо ты, Васька! Я всегда так думала… У меня и правда страх пропал. Смотри! Я даже пройдусь.

Она встала и, покачнувшись на каблуках, со смехом уселась на скамейку. Я тоже осмелел и забыл, что в одних трусах.

— А ты бы разулась, Ира! Сняла чулки. Раз отдыхать, чувствуй себя свободно.

— Правда? — Глаза ее азартно блеснули. — Но я никогда не ходила босиком!

— В лодке-то…

— Попробовать? Ну, отвернись… Как хорошо-о! — донеслось вскоре. — Лодка теплая-теплая! Теперь дай я устроюсь поудобней.

Она достала из рюкзака подстилку, белую пляжную шляпу, откинулась на спину и, закрыв шляпой глаза, подставила вытянутые ноги солнцу.

— Чудо ты, Васька, — повторила, будто ныряя в сон.

Я греб тихо, стараясь не плеснуть водой, не колыхнуть лодку. Думал, Иру убаюкало. А она, смежив веки, следила за мной.

— А ты совсем не такой, каким мне представлялся, — сказала внезапно. — И тебя надо опасаться. Еще загадка, что в тебе кроется… В Сибири знакомый геолог рассказывал мне о медведях. Они не такие уж неуклюжие. Ловкие! По деревьям лазят, реки переплывают. Хитрые. И конечно, сильные! От них не знаешь, чего ждать. То встретит человека — и наутек от него. А то будет стоять, пока тот не уйдет. Медведю нельзя показывать спину. Надо глядеть ему прямо в глаза и потихоньку пятиться. А если медведя раззадорить, он на все способен… Вот и тебя, если рассердить, хлопот не оберешься.

— Ну, это трудно, — усмехнулся я.

Ира посерьезнела, выпрямилась, озабоченно прикрыла колени.

— Что теперь с юбкой станется — ужас!.. Ты знаешь, я почти все шью себе сама. Не нравится магазинное. — Она наклонилась, обмакнула пальцы в воду. — Когда в школе говорили о профессиях, я никак не могла выбрать. Мечтала знаешь о чем? Встретится человек, в которого поверю, буду жить для него, для его дела. Силы его удвою, чтобы шагал и шагал вперед. А я бы только дорогу ему расчищала, чтоб не устал, заботилась… Смешно? Может, мать, того не желая, меня так настроила: все твердила, как в жизни важно самой пробиваться?

— Возможно… — Я покамест не вникал в смысл ее слов, а только открыто любовался Ирой.

— Вот… — Она повернулась в профиль. — А у тебя какие планы?

— Не знаю… — Я впустую чиркнул веслами. — Может, и моя судьба быть только опорой другому?

— Гм… — Ира рассмеялась. — Но о дипломе-то ты, разумеется, думаешь?

— Если б года за два разрешили одолеть институт… Я б смог! Стоит только нажать…

— Тебе двадцать пять, — соображала Ира. — К тридцати едва ли одолеешь… А появится семья, дети? Ой! — Ира махнула рукой и сникла. — Все-таки не повезло фронтовикам, всему нашему поколению. Какие в школе ребята были, а? А их теперь сосунки обставляют: из десятилетки все поголовно в институт, оттуда в аспирантуру, и вот — уже рукой не достать!

Я глубоко опустил и еле вывернул весла.

— Тебе Хаперский предлагал в газету? Неплохо, если б получилось. Один мой знакомый очеркист тоже с многотиражки начинал. Работал, окончил факультет журналистики, а сейчас заведует отделом в большой газете. Даже в заграничных командировках бывает!

Я промолчал. Ира подобрала ноги, огляделась.

— Ой, как далеко мы уплыли! Даже города не видно. А воздух — наслаждение! И какой простор! Ты не поешь? Жаль. Один мой знакомый — он архитектор — так чудесно поет под гитару — растаешь! А мне порой и хочется петь, да слуха нет.

— Но ты же играешь на пианино!

— Играю? Только для гостей. И всего три вещи. Мы с сестрой в детстве их разучили.

Она снова с любопытством огляделась вокруг. И впервые показалась мне неестественной, деланной.

— Ира, расскажи о философии. С чем ее едят? Трудно? Много надо читать?

— Очень, — нехотя откликнулась Ира. — Такие глыбы переваривать — ужас! Кант, Гегель, Фейербах, все по первоисточникам. От одних имен в дрожь бросает. Серьезно! За пять лет у нас троих в психиатричку отправили. Свихнулись. Один вернулся, а двое как в воду канули.

— Философы раньше лишь объясняли мир, — припомнил я фразу из Олегова блокнота, — а дело в том, чтобы изменить его. Так, что ли? Не знаю, кто сказал.