Пути и перепутья - [128]

— Ой, Вась! Прости, Вася! Прости! Не знаю, что делаю. Это не то… Ну, пожалуйста, успокойся. Иди сядь. Вот так…

Она усадила меня в уголок дивана, сама вжалась в другой. Потом, спрятав щеки в ладошках, ткнулась локтями в колени и рассмеялась — горько, будто заплакала.

— Ой, дура я, дура! Какая же дура! — Она выпрямилась, откинулась к спинке — строгая, даже суровая. — Ты меня, Вася, не осуждай. К тебе отношусь я особенно. Когда встретила на улице этого… Аркадия и он сказал, что ты в городе, душа будто оттаяла. И сразу вспомнился класс. Ты с правой стороны — вечный за мной наблюдатель… Да-да, не отпирайся, замечала. С другой — Володька. Головы из-за вас повернуть не могла. Вспомнила, и стало мне так хорошо, будто вернулась в детство. Ой, как же все было просто и мило! Всегда бы так!..

Ира прикрыла глаза. А я не знал, как и о чем с ней разговаривать.

— Записку мою помнишь? — спросил наугад.

— Записку? — Ира встрепенулась. — О чем?

— Ну… Мне казалось…

— Правда? — В глазах Иры заиграли светлые лучики. — Почему же я ее не видела?

— Меня тогда вызвала твоя мать…

— Ах, мать! — Лицо Иры как-то осунулось. — Представляю. Она мой дневник и учебники каждый вечер перетряхивала, искала записки.

— Вот, вот… Мы с Олегом ее в дневник тебе и подложили…

— С Олегом? А он тут при чем? Ах, это он тебя научил?

— Он…

Глаза Иры блеснули голубизной.

— Хороший он, Вася, правда? Настоящий! Раскрепощенный! За таким бы… Жаль, что не смогу с ним быть вот так, как с тобой.

— Отчего же?

— Отчего… — Ира скосила глаза в сторону. — Он сразу, Вася, поймет, какая я никудышная… И не смотри так удивленно. Это с виду я вроде прежняя, своя. А внутри, — в душе, Вася, все чужое… Я не для таких, как ты, как Олег, как Володька… Да, да, и Володька! Тот, конечно, по доброте душевной со мной терзался бы всю жизнь, а вы бы не вытерпели. Вы б меня бросили!

— Ирочка? Что ты? Да я…

Она показалась мне такой близкой, что голос дрогнул от желания сказать ей об этом. Но Ира остановила меня.

— Нет, нет, Вася! Пойми правильно. Я не отчего-то особенного к тебе так рванулась. Ничего этого нет. И не будет. Не может быть… Во мне не осталось ничего настоящего. Понимаешь? Вот, может, ты слышал, обо мне говорят, что я низко поступила с Елагиным? Будто, как его ранили, я к другому… К Аркадию… Неправда это. Я не притворялась перед Володей! Мне было приятно получать его горячие письма, знать, что он любит меня. Но он не стал моим одним-единственным. Понимаешь? Такого я и не жду, Вася. Я увлекаюсь на миг, и тут же — обратный ход, разложение целого на части. Для меня нет хороших людей вообще — самих по себе. Есть полезные и бесполезные, крепкие и слабые, от которых, как говорится, что-то можно иметь, воспользоваться их карьерой. Я такая, такая… Я знаешь кто? Я как сирена — увлечь способна, но обогреть — нет!..

Она уронила руки на колени. Я потер лоб, силясь понять Иру, помочь ей.

— Ты что-то путаешь… Наговариваешь на себя! Ты просто мрачно настроена.

— Нет, Вася, нет! — Ира поднялась и принялась поправлять у зеркала прическу и платье. Пригладила пальцами тонкие брови и вдруг, подбоченясь, тряхнула светлыми локонами. — Куда же ты, рыцарь, меня поведешь? Где твоя лодка? Или ладья?

Я растерянно встал:

— Лодка?! Не… не знаю. А ты всерьез? Или так… А может, тебе и не хочется?

— Ой, милый Вася! — тихо засмеялась Ирина. — Какой же ты все-таки славный! Мне хочется, Вася! Очень! Ты покажи мне свой мир…

— Свой мир?!

Снова присев на диван, она стала подпиливать длинные ногти.

— Испугался, глупенький?.. Будто не знаю, что мир твой сейчас — это все, что с тобой, да хаос в душе. Так? Ха! Или думаешь, я прошусь к тебе в гости? Ой, нет! О твоем доме, я кое-что слышала. Мне и тут, в милой обстановочке, и то… — Она задумчиво погладила щеку. — Мне много надо, Вася! Ой, много! Как злой пушкинской старухе! И… коль так все у меня повернулось, свое возьму. Ох, несладко будет тому, кому я достанусь, Вася! Ох, несладко!..

Я рассмеялся. С красивым спокойным лицом Ирины никак не вязались эти зловещие пророчества.

— Ты просто чернишь, наговариваешь на себя…

— Зачем? Чтобы отпугнуть тебя? Да с тебя нечего взять, Вася! Вы с Олегом люди чести, долга. Вы рыцари! А может, и провинциальные донкихоты… Вы другими не станете…

— Но… — Я все еще надеялся, что это игра. — Ты говоришь так, будто хочешь иного, да не можешь.

— Не могу, Вася. И наверно, не хочу. Видно, сломалась я, Вася, уступила силе. Помнишь, в школе? Я как замороженная была. За мной неотступно следила мать. Я кожей чувствовала повсюду ее предостерегающий взгляд. Потом… эвакуация. Я, как все, хотела на завод. Я б смогла — молодая, крепкая. Мать: «Нет! Кончай заново десятый класс. Стань отличницей. В Москву отвезу, в университет поступишь». Взяла к себе в школу старшей пионервожатой. Сидела два года в десятом классе, получила отличный аттестат. И вот Москва. Общежития нет. Сунула меня на квартиру к знакомому доценту. Чуть в ножки не кланялась. Доцент говорит: «Единственно, куда могу устроить, на философский». Ой, Вася, меня в могильный холод бросило. Я и слова-то этого толком не понимала — «философия», знала, премудрость какая-то. Мать, конечно, настояла, определила. Не уехала, пока меня, как выражалась, «в приличный круг» не ввела… Ой, Вася, что это за круг! Но я о нем рассказывать не буду, слишком долго… И попала я в этот круг и докатилась до диплома. Распределили в Сибирь. Мне бы тут поступить как люди. Но снова мать. К тому, к сему — и у меня уже свободный диплом. Сейчас привезла меня сюда. А тут знаю, что будет… Проведут преподавательницей в институт, а о заочной аспирантуре мать еще в Москве договорилась.