Пути и перепутья - [129]
— М-да… Скверно…
— Что скверно? — Ира удивилась. — Быть кандидатом наук? — И рассмеялась. — Ой, миленький Вася! Совсем я тебе голову заморочила. А не за тем позвала. Захотелось прикоснуться к чему-то тогдашнему, светлому, душой отдохнуть. Ну ладно, рыцарь! Разговоры в сторону. Увезешь меня или нет? А? На лодке так на лодке! Только не утопи, гондольер!
— А плавать умеешь?
— Ты что? — удивилась Ира. — Я воды боюсь.
— Ладно! — Мне стало нечем дышать, захотелось на воздух. — Только захвати документ, чтобы лодку выдали. Мои в кителе остались.
— Я и еще кое-что захвачу! — Ира примерила перед зеркалом легкую газовую косынку. — Возьми в прихожей рюкзак. А я скоро.
Она вернулась с подкрашенными губами, в красивых модных туфельках. Я уставился на нее.
— Что, на каблуках нельзя? А! Наплевать!
Она крепко подхватила меня под руку, на лестнице осведомилась:
— Не боишься, если так по городу пройдем? В конце концов, мы одноклассники!.. А здорово это, что есть с кем душу отвести! Предупреждаю: я нынче буду делать сплошные глупости. В последний раз. Потом меня скрутят… Да! Расческу забыла… У тебя есть? Тогда вперед!..
На улице на нас оглядывались. Ира же цепко держала меня под руку и только щурила светлые глаза. Иногда ее пальцы вздрагивали, и я поворачивался к ней, ожидая слов. Но Ира молчала, а с мягких ее губ не сходила улыбка. Однажды я не выдержал:
— Ты что?
Она посмотрела на меня ликующим взглядом.
— Ничего. Мне просто хорошо.
И я подумал, что там, у себя, Ира нагородила чепухи от страха перед матерью. Ничего нет в Ире отравленного. Все-то она сочинила. Вот идет против солнца, легкая, ясная, и сама не ведает своего счастья. А вдруг это мне суждено его открыть? Не вправе разве взять ее под опеку? Весело стучавшая каблучками о мостовую бок о бок со мной, она показалась мне спутницей, дарованной судьбой.
Я сам взял Иру под руку, взглянул на глубоко открытую грудь.
— Сгоришь дотла! Прикрыться нечем? На воде солнце свирепое.
— Глупости! — Ира высвободилась, прибавила шагу. — Я ж тебе сказала, что весь день буду делать глупости.
Она набросила на грудь прозрачную косынку. Светлая узкая юбка, мельча шаг, подчеркивала легкость и силу ног, туго обтянутых золотистым шелком. Тонкая талия перехвачена черным ремешком, и плечи кажутся широкими, пышными.
«Врет она все про себя. Врет», — твердо решил я. А Ира жадно втянула воздух и легонько задела меня бедром.
— Ты ведь не куришь?
— Нет.
— Купи тогда сигарет для меня. Пожалуйста.
— Ладно!
После вчерашнего разговора у Зойки я, кажется, становился добрее к людям. «Все они в чем-нибудь чудаки, такие же, как и я. Надо быть проще, терпимее».
На лодочной станции было пусто. В будке с веслами и спасательными кругами дежурный, проворный инвалид моих лет, кинулся стаскивать с меня рюкзак:
— Что желаете? — Он обращался ко мне, но косился на поджидавшую в сторонке Иру. — Байдарочку? Шлюпку? Можно и с моторчиком. Есть и яхточка. Правда, личная, но прокатим с ветерком, ежели…
— Нам лодку. Обыкновенную. С веслами, — перебил я, подав ему Ирин паспорт.
— Сделаем. Сухонькую, легонькую. Вы с ночевкой? Могу уютненькую палаточку предложить…
— У вас же инструкция! — Я кивнул на стенку. — Прокат лодок до одиннадцати вечера.
— А-а! — Инвалид усмехнулся и заскакал по камням к причалу.
Лодку он нам дал, наверно, самую тяжелую, с непарными веслами. Но я не стал спорить. Мне показалось, что у Иры испортилось настроение. На утлые посудины с шершавыми, облезлыми боками она взирала неприязненно.
К помосту с лодками вели две узкие тесовые дощечки. Когда инвалид пробежал по ним, они прогнулись до самой воды.
— Придется разуться, — решил я.
— Да? — Ира взглянула на свои нарядные туфельки и попятилась.
Я скинул ботинки, забросил в лодку рюкзак, а она все стояла в той же позе, со страхом глядя на дощечки.
Я прыгнул на берег, крикнул Ире: «Держись!» — и поднял ее на руки. Дощечки под нами ушли в воду, но я успел перескочить на помост и опустить Иру в лодку.
— Ой! — Ира покачнулась, упала на сиденье и протянула мне руки. — Не хочу! Давай назад!..
Но я уже оттолкнулся, сел за весла. Бесил насмешливый взгляд дежурного. Отплыв на приличное расстояние, я заметил, что пальцы Иры, намертво вцепясь в борта, побелели, лицо исказилось некрасивой гримасой.
— Это главная твоя глупость: довериться мне, — пошутил я.
— Что ты хочешь сказать? — Ира вопросительно посмотрела на меня.
— Сесть со мной в такую посудину…
— Да… — Она осторожно отпустила борт, взбила пышные волосы. — Тебе бы так. Я ж впервые в лодке! — Проследив, как я орудую веслами, она натянуто засмеялась. — А здорово ты меня закинул! Как мешок с картошкой. Видишь, какая я? Обуза!
Я не хотел прежнего разговора, надеялся сам не спеша во всем разобраться.
Река блестела под солнцем. Высвеченный до последнего камешка, впереди углом громоздился наш излазанный с детства обрыв. Поймав себя на том, что ищу на нем тропку к «блюдечку», я отвернулся.
Мне надо было обрести себя, чтобы двинуться дальше, и даже превзойти. Я уже почти не работал веслами, только следил, чтобы лодку не сносило и не разворачивало. Перед дальней прогулкой по реке Олег всегда выгребал на середину. Там я пересаживался на весла, а он сбрасывал одежду, воздевал руки к небу. «Господу богу речному помолимся!» — И бултых в самую глубь!
Всё началось с того, что Марфе, жене заведующего факторией в Боганире, внезапно и нестерпимо захотелось огурца. Нельзя перечить беременной женщине, но достать огурец в Заполярье не так-то просто...
Два одиноких старика — профессор-историк и университетский сторож — пережили зиму 1941-го в обстреливаемой, прифронтовой Москве. Настала весна… чтобы жить дальше, им надо на 42-й километр Казанской железной дороги, на дачу — сажать картошку.
В деревушке близ пограничной станции старуха Юзефова приютила городскую молодую женщину, укрыла от немцев, выдала за свою сноху, ребенка — за внука. Но вот молодуха вернулась после двух недель в гестапо живая и неизувеченная, и у хозяйки возникло тяжелое подозрение…
В лесу встречаются два человека — местный лесник и скромно одетый охотник из города… Один из ранних рассказов Владимира Владко, опубликованный в 1929 году в харьковском журнале «Октябрьские всходы».
«Соленая Падь» — роман о том, как рождалась Советская власть в Сибири, об образовании партизанской республики в тылу Колчака в 1918–1919 гг. В этой эпопее раскрывается сущность народной власти. Высокая идея человечности, народного счастья, которое несет с собой революция, ярко выражена в столкновении партизанского главнокомандующего Мещерякова с Брусенковым. Мещеряков — это жажда жизни, правды на земле, жажда удачи. Брусенковщина — уродливое и трагическое явление, порождение векового зла. Оно основано на неверии в народные массы, на незнании их.«На Иртыше» — повесть, посвященная более поздним годам.
«В обед, с половины второго, у поселкового магазина собирается народ: старухи с кошелками, ребятишки с зажатыми в кулак деньгами, двое-трое помятых мужчин с неясными намерениями…».