Пути и перепутья - [65]

Дом встретил его тишиной. Сомс не нашел Ирэн ни в музыкальной комнате, ни в гостиной. Она спустилась вниз только к ужину: еще бледнее и молчаливее обычного, еще печальнее. Уже по одному ее виду Сомс мог сделать вывод, что она знает об отъезде Джун с проклятым архитектором. Но он еще и спросил ее — в большей степени ради того, чтобы услышать ее голос. Она так неохотно поддерживала разговор, так скупо ему отвечала… Как будто знала, насколько для него ценен каждый знак ее внимания. Знала и желала повысить цену.

Может быть, в самом деле стоило начать думать и о любви так, как положено Форсайту? Что он желал получить? Любовь Ирэн и наследника. Можно ли было найти ей замену? Нет. Значит, его жена была монополистом, единственным поставщиком товара нужного качества. Что следовало сделать, если монополист завышает цены? Найти альтернативного поставщика. Начать добывать необходимый продукт самому. Или же… создать видимость этого. Пригрозить монополисту, что его товар никому не будет нужен и обесценится. Пригрозить Ирэн, что он найдет другую?

Нелепая чушь. Джун слишком много времени проводиоа со своим сумасшедшим женихом и заразилась от него безумием. А Сомс едва не подхватил эту заразу от нее… Он горько улыбнулся и посмотрел на Ирэн, безучастно сидящую за столом. Свет отражался в больших глазах, губы немного раскраснелись от вина. Взгляда она ни разу не подняла.

Плененная красота, прекрасная дева, похищенная дикарем и запертая в золотой клетке… Не настолько Сомс был черств, чтобы не понимать, что именно так она себя воспринимает.

Сомс решил, что надо все же попробовать: продемонстрировать равнодушие, дать понять, что он нужен Ирэн больше, чем она ему. Ее наряды, ее драгоценности, комфортный дом, слуги — все это было заслугой Сомса, в конце концов! Как она могла этого не понимать? Не ценить? Вставая из-за стола, он холодно ей поклонился и не сказал ни слова. Если она и заметила, то не подала виду.

Он размышлял об этом несколько часов, сидя в кабинете над деловыми бумагами. А потом отбросил все свои соображения и вошел в ее спальню. Жажда была слишком сильна: коснуться, прижать к себе, впиться в мягкие губы поцелуем. Целовать длинную шею и накрыть ладонями полную грудь. Подмять под себя, раздвигая прекрасные белые ноги коленом, дотронуться рукой до нежнейшей плоти между бедер. Сомс дрожал от нетерпения от одной мысли о шелке ее кожи, о волнах волос, в которые он сможет погрузить руки, о податливости ее тела. Он вовсе не утомлял ее, как иные мужья, растягивая выполнение супружеских обязанностей. Когда он втискивал член в ее узкое лоно, он уже был готов излиться в него. Прерывистый вздох Ирэн, ее лицо с крепко зажмуренными глазами, сорванный с сомкнутых губ поцелуй, несколько отчаянных, почти болезненных движений — вот и все, чего он хотел. Вот и все. Может быть, еще чтобы она не отворачивалась от поцелуев, чтобы изредка коснулась его сама, посмотрела с лаской — но это уже совсем мечта. Он был готов довольствоваться и малым. Он был готов платить за это любую цену. Но она… Она не желала уступить ему ни в одной мелочи. Так кто из них был жаден и скуп?

На следующее утро Ирэн не вышла к завтраку. Она часто не выходила к завтраку после ночей, которые они проводили вместе. Возможно, это было и к лучшему. Сомс не понимал, отчего между ними всегда после близости повисает неловкость, больше приставшая случайно согрешившим, чем законным супругам, но давно принял это как неизбежность.

Он хотел бы, чтобы было по-другому. Но если с Ирэн получалось только так, то пусть. Он был согласен. Почему же Ирэн не могла принять его таким, каким он был? Разве он был так уж плох?

Сосредоточившись на своем тосте с джемом, Сомс запретил своим мыслям следовать в этом направлении. Не важно, плох или хорош. С Ирэн получалось только так. Он был согласен.

Днем он заехал в порт и узнал расписание пароходов.

Джун добилась разрешения на скоропалительный брак со своим безумным архитектором. Форсайты начинали готовиться к свадьбе. Сомс хотел быть как можно дальше от нее. Как можно дальше от свадьбы и как можно ближе к Ирэн.

Вечером, во время ужина, он внимательно разглядывал свою жену и не мог понять, знает ли уже Ирэн о свадьбе, что она думает по этому поводу… Сомс решил не поднимать эту тему.

Сегодня Ирэн была в темно-красном платье, и этот цвет шел ей необычайно. Она выглядела в нем совершенной — как статуя богини — и недосягаемой. Сомс смотрел на это божество и не мог поверить, что только прошлой ночью он прижимал к себе ее обнаженное тело. «Я пропускал эти волосы меж пальцев», — напоминал он себе. — «Я стягивал ночную сорочку с этих плеч и сжимал губами соски, укрытые сейчас под панцирем корсета. Я касался самого интимного, что есть в этом теле». Он ощущал, как она напрягалась, когда он входил в нее. Да, он делал это с ней, обладал ею, каким бы недосягаемым божеством она не казалась.

Что отличало Ирэн от любой другой женщины? Что отличало Ирэн Эрон от какой-нибудь опустившейся дочери разорившихся родителей, пошедшей по рукам ради пропитания? Где бы она сейчас была, не женись он на ней? Почему она позволяла себе едва удостаивать его взглядом?