Пути и перепутья - [125]

Обезглавленное тело я бросил на нового преследователя. Или жертву. Скорее, жертву, потому что он пару своих предсмертных мгновений смотрел на меня, как на злого духа из сказок. Его прошило несколько пуль, и он осел назад все с тем же удивленным, растерянным и обиженным выражением на лице.

А потом в их строй с тыла вломился Лео. Я впервые увидел его в ярости — той же жгучей и черной ярости на то, что его, доброе, разумное существо, заставляют убивать.

У Лео не было когтей в нашем понимании — в этом плане он был неудачно скроен своим создателем. Зато удар его лапы и без того мог размозжить череп взрослому мужчине.

И он давил эти черепа, как орехи. Он ревел, рвал животы, так что тела михос начинали напоминать распотрошенные и потому нелепые детские игрушки. Он вгрызался в шеи. Перекусывал их одним сжатием челюстей. Перемалывал кости. Хорошо работающая машина. Страшная, окровавленная, с горящими желтым глазами.

Мы вместе с ним убили шестерых. Столько же застрелили Стелла и Тераи. Им приходилось целиться внимательно, чтобы не зацепить нас с Лео, но михос облегчили задачу: набросились на них из засады. Я метнул свой мачете в одного такого — высокого парня с карабином, пробил ему грудь и пригвоздил к дереву.

Он все еще умирал, когда все закончилось, и остатки отряда бросились наутек. Обделался, кровь из раскрытой грудины, смешанная с экскрементами, текла у него по ногам. Я прикончил его, пережав жизненно важную артерию — у жителей Эльдорадо она находится в основании черепа, под нервным узлом.

Стоит отдать должное Стелле, она была смертельно бледна, но помогла нам найти мачете, ружья и превратить все это в одну жутковатую вязанку. Оружие было нужно взять с собой, чтобы доказать, что кто-то снабжает им аборигенов.

С трупами мы сделать ничего не могли — забрасывать их травой и ветками было бессмысленно, ночные хищники все равно придут на тяжелый смрадный запах крови. Я надеялся только, что михос вернутся за своими, когда мы уйдем достаточно далеко.

Покончив с поисками и осмотром оружия (клейма на мачете и ружьях были сбиты), Тераи внимательно посмотрел на меня из-под сведенных бровей. Должно быть, я представлял собой то еще зрелище — залитый чужой кровью, задыхающийся, со здоровенным ножом.

— Так вот ты какой, Лев Абалкин, — пробормотал он.

Лучше бы он промолчал. Мне было не до его лекций о боевом крещении. Я отошел от них, когда мы все убедились, что опасность миновала, и постоял немного на коленях, пока не сумел сблевать в траву.

Стелла Гендерсон почему-то решила выбрать меня своим третейским судьей. Это было странно: я не давал ей поводов. И в спокойной обстановке относился к ней не лучше, чем на походе. Ее наполненную ксенофобией болтовню я тем более не собирался слушать.

Но глупо убегать от полураздетой женщины, когда ты сам, почти голый, сидишь на бережку тихого притока Ируандики, принимаешь солнечные ванны и смотришь на купающихся ихамбэ.

Друзья Тераи приняли нас хорошо. Мы впервые за долгое время прилично отоспались, поели, а сейчас готовились к великому празднику Трех Лун. Точнее, аборигены и Тераи готовились, я загорал в одиночестве, а Стелла мучилась от любопытства, безделья и своих вопросов.

— Но разве это не отвратительно — то, что он… — она, ясное дело, говорила о Лапраде, который всей своей массой влез в ее мысли и не собирался их покидать. — В общем, что он живет с дикаркой.

— Нет. В Порт-Металле я слышал, что и человеческие женщины иногда проделывают это с дикарями. — Я сам поразился, с каким цинизмом это сказал.

Стелла взглянула на меня недовольно.

— Я не о том. Это извращенность. Но ее хотя бы можно понять…

— Да?

— Нет. Прекратите! Я хотела сказать… Он ведь сделал ее своей женой. Он влюблен в нее. В существо с шестидесятью зубами и селезенкой на месте сердца.

— Кровь у них красная, вы сами это видели.

— Черт побери, вы невозможны.

— Стелла, — я повернулся к ней и стал смотреть в глаза, а она почему-то замерла и не отводила взгляд, — что вас удивляет? Что можно любить не человека? Находить что-то родное в существе, выглядящем иначе, чем ты, устроенном иначе? Спать с ним, если это физически возможно и если оно отвечает согласием?

— Абалкин, замолчите!

— Признаю, не все это могут, — сказал я уже на тон ниже, поскольку многие ихамбэ понимали английский, а я про это порой забывал. — Я сталкивался с теми, кто не может, и мне не хотелось бы, чтобы вы когда-нибудь в своей жизни испытали что-то подобное. Но не нужно делать вот такое высокомерное лицо, когда это происходит рядом с вами. Мы всего лишь хотим жить так, как нам удобно. И чтобы к нам не лезли такие как вы.

— Мы? — она округлила глаза.

Я ничего ей не ответил. Лег навзничь и стал смотреть в небо.

Через какое-то время Стелла произнесла отрешенно:

— Впрочем, эта аборигенка, она красива…

Тераи Лапрад размашисто шел к воде, а с ним рядом плавно скользила гибкая, смуглая и высокая женщина-ихамбэ. На ходу она ловко собирала свои роскошные черные волосы в высокую прическу. А потом без малейшего стеснения принялась раздеваться. Тераи тоже это сделал: сбросил штаны, рубаху, плавки, оставшись нагишом. Его сложно было заподозрить в отсутствии волос на теле, однако, оказывается, тут взяла свое полинезийская кровь: густая поросль была у него только на груди и в паху, оттуда по животу тянулась только узкая черная дорожка. Ноги были практически гладкими. А у ихамбэ вообще была традиция выбривать все подчистую, так что его жена, Лаэле, казалась бронзовым изваянием.