Пути-дороги - [33]

На другой день у нашего забора опять появился боршодский знакомый Марковича, но теперь верх над ним взял уже Маркович.

— Новость слышал, друг? — спросил его Маркович. — Вчера нас фотографировали: едем в колхоз на работу.

Земляк слушал, раскрыв рот от удивления.

— Когда? — спросил он жадно, и в глазах его засветилась неподдельная зависть.

— Завтра или послезавтра, но на этой неделе обязательно, — самоуверенно ответил Маркович.

— Слушай, друг, замолвил бы ты за меня словечко, — взмолился земляк, который, казалось, после Москвы, куда он мысленно собирался, готов был удовлетвориться колхозом.

— Нет, старик, это невозможно, мы воевали с оружием в руках, нас могут взять только на простую работу, а ты наверняка попадешь в Москву на более ответственное место, — не моргнув глазом, ответил ему Маркович. — Тем более что ты золотых дел мастер, нечего тебе делать в колхозе, да и к крестьянской работе ты, браток, не привыкший.

Бедняга, пригорюнившись, поплелся в свой барак, но до вечера еще раза три-четыре подходил к нашему забору, обещал Марковичу золотые горы, говорил, что возьмет его в компаньоны в свой магазин по возвращении на родину, но Янош остался неумолим.

Уже неделю мы жили в особом бараке, потом к нам вселили одного немца в очках. Сначала мы смотрели на него с явным недоверием. Чего надо здесь этому немцу? Но, убедившись, что этот спокойный, солидный человек похож скорее на кабинетного ученого, чем на военного, мы подружились. Его появление внесло сумятицу в наши мечты, мы не могли понять, как попал в нашу среду этот человек, который ничем не напоминал трудягу, зарабатывавшего себе на хлеб косой или мотыгой.

Но время шло. Мы успели трижды помыться в бане и трижды получить чистое белье. Однажды около полуночи к нам пришел вооруженный конвоир с фонарем и повел нас в управление лагеря.

У здания нас ожидал конвой из десяти солдат с овчарками.

Нас построили в колонну по два и, кажется, собрались куда-то отправить. Мы с Марковичем всегда старались держаться вместе, в одной паре.

Прошел час, а мы все стояли во дворе управления. Ребята дрожали от холодной осенней ночи: шинелей ни у кого не было, в плен ведь мы попали летом. Кроме того, охватившее нас волнение усиливало нашу дрожь. Только теперь я по достоинству оценил находчивость Марковича: благодаря ему у меня был теперь китель с подшитой вместо подкладки мешковиной, которую он где-то достал.

Наконец ворота лагеря открылись, и мы отправились в путь. Пройдя полчаса лесом, мы вышли к железной дороге и здесь остановились. Еще через полчаса услышали звук приближающегося товарного поезда. По знаку конвоира поезд остановился, нас посадили в крытый вагон. Утром мы прибыли на станцию, где пересели в пассажирский поезд.

В соседних купе ехали гражданские, русские женщины и мужчины. Все они с любопытством поглядывали в нашу сторону.

— Фриц?! Фриц! — показывали они на немца в очках. О нас мнения у них разделились: одни считали нас мадьярами, другие румынами. В поведении людей не чувствовалось враждебности, хотя на немца они бросали довольно косые взгляды. И это злило нас: с какой стати посадили к нам этого немца?

Поездка прошла довольно гладко. Мы с Марковичем сидели у окна и смотрели на бескрайние поля, на которых кое-где работали тракторы. Во многих местах вдоль железной дороги на открытых площадках стояли ряды совершенно незнакомых нам машин.

— Смотри! Что это, косилка? — спросил Маркович, показывая на незнакомую машину. Тогда один из конвоиров, пожилой, с изрезанным глубокими морщинами лицом солдат, очевидно из крестьян, гордо сказал:

— Это наш комбайн!

Интересная то была машина. Ей не нужны были ни отгребальщики, ни мешочники. Она все делала сама. Зерно ссыпалось прямо в идущую рядом автомашину.

За несколько дней пути мы увидели много интересного. Мы подружились с нашими конвоирами. Сначала они с подозрением и некоторой неприязнью смотрели на доверенных им военнопленных — солдат вражеских армий: за ними нужно было следить, отвечать за них и доставить их в нужное место в назначенный срок. Но постепенно конвоиры лучше узнали нас и под чужой военной формой стали видеть людей. Говорили они с нами только о самом необходимом, в наши разговоры не вмешивались. Но с каждым днем мы чувствовали: они понимают, что мы обыкновенные рабочие и крестьяне. Иначе говоря, те, кто, может быть, со временем сами вышвырнут вон господ эксплуататоров в своей стране и возьмут дело ее судьбы в собственные руки.

Это чувствовалось по их скупым жестам, по тому, как они заботились о нас, кроме сухого пайка давали нам горячий чай и всю дорогу обеспечивали нас куревом.

На какой-то большой станции, где нужно было делать пересадку, они разместили нас в углу зала ожидания, отгородив его скамейками. Там мы ждали свой поезд. На станции было много народу, то и дело к станции подходили воинские эшелоны, идущие на фронт или с фронта в тыл. Тут же стоял санитарный поезд с тяжелоранеными. Вот тут-то нас, действительно, приняли не очень ласково. Хотя в интересах исторической правды надо сказать, недружелюбие толпы было направлено не против нас, венгров, а против одного-единственного среди нас немца в очках.