Пути-дороги - [32]

Для нас эта благодарность была чем-то новым, вдохновляющим. Почти все мы работали и дома, кто учеником, кто подмастерьем, но наши мастера никогда не благодарили нас за наш труд. Чаще всего они подгоняли нас то пинками, то подзатыльниками, то ругательствами, если им казалось, что мы работаем недостаточно быстро.

Через несколько дней мы уже приобрели некоторый опыт и необходимую сноровку. Маркович делал все, чтобы вывести нашу бригаду в передовые, но ему это никак не удавалось. Самыми серьезными нашими соперниками оказались румыны. Мы, венгры, привыкли гордиться своим трудолюбием, много слышали разговоров о том, что во всем мире высоко ценят мастерство венгерского рабочего. А тут мы вынуждены были признать свое поражение и отдать пальму первенства румынам. Эти высокие, плечистые парни, казалось, выросли в лесу, где-то у заснеженных вершин и всю жизнь занимались пилкой леса. Как мы ни старались, а больше семи кубометров в день дать не могли. А румыны никогда не давали меньше девяти. Мы даже пытались прибегнуть к небольшой хитрости: старались всунуть в поленницы побольше горбылей, и за счет больших просветов увеличить их объем. Но все напрасно!

Однажды неожиданное событие нарушило спокойный ритм нашей жизни. Время уже близилось к обеду, звенели пилы, стучали топоры. Маркович сообщил, что мы сделали уже больше трех кубометров, когда вдруг в лесной тишине раздался собачий лай. Вскоре к нам подошли десять вооруженных советских солдат, ведя на поводках трех овчарок. Старший, переговорив о чем-то с нашим руководителем, достал из кармана листок бумаги и громко по-венгерски, но с русским акцентом начал читать:

— Декан Степан Антонович, Маркович Янош Яношевич, Амбруш Имре Антонович…

К тому времени мы уже знали, что, услышав свою фамилию, нужно громко, по-солдатски, крикнуть:

— Да!

Все вызванные по списку сложили инструменты и подошли к солдатам. Взволнованные, мы недоуменно переглянулись с Марковичем: что все это значит?

В это время произошла небольшая заминка.

— Киш Янош Яношевич! — вызвал начальник караула. Оказалось, что в венгерской группе имелось три Киша Яноша Яношевича, но ни один из них не хотел выходить из строя. Никто не знал, что ждет его. Начальник нетерпеливо ждал. А эти трое Яношей, подталкивая друг друга, стояли на месте. В конце концов это надоело начальнику, и он решительно указал на того, кто больше всех колебался, и этим самым вопрос был решен.

Таким образом, нас, венгров, отобрали десять человек. В сопровождении десяти вооруженных конвоиров и трех овчарок мы некоторое время спустя отправились в лагерь. Там нас направили прямо в баню. Кроме нас, в бане в этот день никто не мылся. Банщик сунул каждому из нас по кусочку мыла и достал из шкафа десять комплектов чистого белья.

Теперь мы действительно ничего не понимали: в бане мы были только вчера и получили чистое белье, как обычно каждую неделю, а сейчас опять баня, опять белье. К чему бы вся эта сверхгигиена? Но приказ и для пленного приказ. Через несколько минут мы уже старательно мылили друг другу спины, обмываясь горячей водой, дождичком струившейся из душа.

После купания нас разместили в пустом бараке, ослепительная чистота которого даже по сравнению с обычной, ревниво поддерживаемой чистотой остальных бараков сразу же бросалась в глаза. Здание было отделено от лагеря забором, выходить за который нам строго-настрого запрещалось.

До самого вечера мы размышляли над тем, что бы все это могло значить и что с нами собираются делать. Вечером часовой приказал одному из нас сходить за ужином. Вскоре посланный вернулся и принес целое ведро еды, то есть примерно в три раза больше обычной нормы. Это показалось нам добрым знаком. Мы, конечно, с большим аппетитом съели весь ужин. После такого обильного угощения у нас появилось желание даже шутить.

Удивительные события продолжались и вечером! Нас пригласили в штаб лагеря. Там нас вызывали по одному, и пожилой солдат сфотографировал нас старым кассетным аппаратом анфас и в профиль.

Первым вызвали меня, и остальные с волнением ждали моего «телеграфного сообщения» о том, что было в комнате. Ответ они прочитали на моем улыбающемся лице. И хотя я не знал цели фотографирования, но почему-то был убежден, что скоро осуществится наша мечта: мы станем свободными и пойдем работать на завод или в колхоз. «Наверное, нас фотографируют для удостоверений», — поделился я своими мыслями с товарищами.

Через несколько минут мы уже выбрали себе рабочие места! Один сказал, что он неплохо разбирается в тракторах и хотел бы работать трактористом. Маркович надеялся, что в колхозе найдется хотя бы одна мельница, где он станет мукомолом, а если и мельниц нет, не беда, он готов на любую работу, крестьянский труд он знает и любит.

Вернувшись в барак, мы долго не могли заснуть и до полуночи проговорили о будущей работе. Вспоминая то время, я до сих пор не могу понять, почему мы думали, что нас, солдат вражеской армии, так просто, будто ничего не случилось, отпустят на свободу. Это объяснялось, очевидно, нашей неопытностью, а также тем, что мы никогда ни минуты не питали враждебных чувств к советскому народу и поэтому считали само собой разумеющимся делом, что из вчерашних «завоевателей» мы так скоро можем превратиться в мирных тружеников — трактористов, мукомолов, сеятелей.