Пути-дороги - [29]

И все же я спросил комиссара, что случилось. Он увидел, что мы испугались, и улыбнулся:

— Ничего! Товарищ командир был недоволен тем, что мы дали вам только рыбу и хлеб, когда могли бы накормить нормальным горячим обедом.

Признаюсь, как ни был симпатичен мне комиссар, но тут я ему не поверил.

Удивление мое возросло еще больше, когда не прошло и десяти минут, как двое солдат принесли на палке котел пшенной каши с мясом, наверху которой золотился тающий кусок сливочного масла.

— У кого есть котелок и ложка? — спросил комиссар и очень развеселился, когда узнал, что, кроме меня, ложки имеют все.

Нашлись и три котелка, куда можно было выложить кашу, чтобы освободить котел. Густой ароматной каши хватило бы и на тридцать человек. И хотя котелки были наполнены с верхом, в котле все еще оставалась каша. Мы говорили, что этого нам будет много, что мы уже наелись рыбы и хлеба. Но приказ есть приказ!

Один из солдат достал из кармана газету величиной с солдатскую простыню, расстелил ее на траве и вывалил на нее остаток каши.

Через четверть часа появились опять те же самые двое солдат с котлом на плече. Мы испугались, думая, что они снова принесли еду, ведь мы, как ни старались, не съели и половины. Но на этот раз в котле плескалась холодная родниковая вода. Тут все без особого приглашения стали пить, и за пару минут выпили всю воду. Необычная жара, когда температура поднималась до сорока градусов в тени, буквально иссушила нас. После обеда я был вынужден поверить в правдивость слов комиссара.

Вечером, когда уже стемнело, нас по одному водили в блиндаж, где при свете коптилки с помощью переводчика нас допрашивал капитан. Он задавал каждому всего несколько вопросов: фамилия, имя, из какой части, помер дивизии, место ее расположения. Нашими ответами он остался явно недоволен, так как большинство из нас не знали фамилии не только командира дивизии, но даже и командира своего батальона. Мы, рядовые солдаты, все время находились на передовой и поэтому, кроме командиров взводов и рот, других офицеров и на самом деле не знали да и не видели. По отдельным замечаниям советского капитана мы поняли, что он располагает в этом отношении более полными и точными данными. Опрос одного человека продолжался не более восьми — десяти минут вместе с записями отдельных данных.

Ночь мы провели в лесу. Спали прямо на земле под охраной часового. К счастью, ночь выдалась теплая, но я в своей нательной рубахе, в которой попал в плен, проснулся уже в четыре часа от холода и остаток ночи проплясал, чтобы согреться.

Утром к нам снова пришел «наш» комиссар и, улыбаясь, поздоровался с нами. Он опять подошел ко мне, и мы разговорились. Комиссар сказал, что скоро нас отправят в тыл, в лагерь для военнопленных.

— Вам повезло: в тылу спокойно дождетесь конца войны, а потом живыми вернетесь домой, — сказал он.

Теперь я верил каждому его слову, полностью доверял этому приятному, дружелюбному человеку. Но перед уходом он еще раз удивил меня, возбудив во мне новые сомнения.

А случилось это так. К нам подошли двое конвоиров, снаряженные по-походному, с вещевыми мешками за плечами и сказали, чтобы мы готовились в дорогу. Один из них принес в плащ-палатке хлеб, сахар, рыбу, которые мы должны были взять с собой. Поскольку пленных было немного, нас построили в обычную колонну по два, после чего мы тронулись в путь. Один конвоир шел впереди, другой — сзади. Комиссар провожал нас довольно далеко. А когда остановился, чтобы попрощаться, то повернулся ко мне.

— Степан, — впервые назвал он меня по имени, — придешь в лагерь, иди в школу учиться, а после войны вернешься к себе домой, на родину. — С этими словами он обнял меня и по русскому обычаю поцеловал.

Несколько дней я думал над словами комиссара и никак не мог понять, какую школу он имел в виду. В конце концов решил, что просто плохо понял комиссара.

Дивизионный инженер капитан Даниэль Гёргени так изложил в своих воспоминаниях боевые события, развернувшиеся в те дни в излучине Дона.

«Переход к обороне по берегу Дона не мог принести нам облегчение. Прошел всего месяц с того времени, как наши части вышли к берегам Дона, а нам так и не удалось очистить от русских излучины Дона между пунктами Урыв — Сторожевое, а потери наши войска несли очень большие. Советские части между тем еще больше активизировали свою деятельность.

На рассвете 6 августа начались тяжелые бои.

Полковник Шоймоши так охарактеризовал общее положение:

— В течение ночи противник переправился в нескольких местах через Дон. На участке обороны 7-й дивизии, возле населенного пункта Урыв, наша артиллерия в половине первого ночи сорвала переправу его частей.

С двух часов сорока пяти минут русская артиллерия держит под постоянным артиллерийским обстрелом район Урыва и Селявного.

В четыре часа двадцать минут противник занял Селявное, форсировав Дон у населенных пунктов Титчиха и Сторожевое.

На участке обороны 6-й дивизии у населенного пункта Духовское группа противника силой до роты форсировала Дон. Артиллерия дивизии и подразделения 22-го пехотного полка сорвали переправу противника и очищают берег от групп противника. На рассвете двенадцать русских самолетов совершили налет на позиции наших войск в районе Селявное, а двадцать два самолета — в районе Титчиха и Старая Хворостань.