Путевые впечатления. Юг Франции - [34]

В три часа пополудни четыре отряда лионских горожан, всего около тысячи двухсот человек, выстроились на площади Терро, так что образовался квадрат со стороной примерно в двадцать четыре шага, внутрь которого впускали только тех, кто был там нужен.

В середине этого пространства возвышался эшафот семи футов высоты и со стороной примерно в девять футов, посередине которого, чуть впереди от центра, стоял деревянный столб высотой около трех футов, а рядом с ним лежала подставка высотой в полфута, так что лицевая, или передняя, сторона эшафота была обращена к скотобойне Терро, в сторону Соны; к той стороне эшафота, что смотрела на аббатство монахинь святого Петра, была приставлена небольшая лестница с восемью ступеньками. Все дома на этой площади, все окна, стены, крыши, установленные помосты и вообще все возвышения, откуда открывался вид на площадь, были заполнены мужчинами и женщинами всех возрастов и званий.

Около пяти часов вечера офицеры попросили помощника отца Малавета предупредить его, что наступило время идти. Господин де Сен-Мар, увидев, как святой брат что-то шепчет на ухо его духовнику, правильно рассудил, о чем идет речь.

“Нас торопят, — произнес он, — надо идти”. Однако какое-то время г-на де Сен-Мара еще занимал беседой в его комнате один из офицеров, а когда он вышел оттуда, перед ним предстал лакей, служивший у него со времен Монпелье, и попросил какое-нибудь вознаграждение за свои услуги. “Уменя нет ничего, я все роздал ”, — ответил г-н де Сен-Мар. После этого он направился в сторону зала заседаний, к г-ну де Ту, и сказал ему: “Идемте, сударь, идемте, настало время!” И тогда г-н де Ту воскликнул: “Lcetatus sum in his quae dicta sunt mihi: in domum Domini ibimus[12]”K Затем они обнялись, a потом вышли.

Господин де Сен-Мар шел первым, держа за руку отца Малавета, и, выйдя на крыльцо, так учтиво и кротко поклонился толпе, что вызвал слезы на глазах у всех присутствующих: лишь он один оставался непоколебимо твердым и сохранял эту твердость духа на протяжении всего пути; заметив, что его духовник растроган видом плачущих людей, он промолвил: “Что это значит, отец мой? Моя участь волнует вас больше, чем меня?”

Господин Томе, начальник лионской коннополицейской стражи, вместе с лучниками и командир стражников со своим отрядом имели приказ сопровождать приговоренных к месту казни.

На ступенях дворца г-н де Ту при виде ожидавшей их кареты сказал г-ну Сен-Мару: “Как? Нас повезут в карете? Разве так отправляются в рай? Я ожидал, что меня свяжут и повезут на телеге; эти господа обращаются с нами весьма учтиво, коль скоро они не стали нас связывать и повезут нас в карете ”. Поднявшись в нее, он обратился к двум стражникам: “Видите, друзья, на Небо нас везут в карете!”

Господин де Сен-Мар был облачен в красивый камзол голландского сукна темно-коричневого цвета, отделанный золотыми кружевами шириной в два пальца; на нем были: черная шляпа с полями, загнутыми вверх по-каталонски; шелковые зеленые, а поверх них белые кружевные чулки; алый плащ.

Господин де Ту был одет в траурный камзол испанского сукна и короткий плащ. Они сели в глубине кареты, на задней скамейке — г-н де Ту справа от г-на Сен-Мара, а у каждой дверцы разместились по два иезуита: это были оба духовника и их помощники; в передней части кареты не было никого.

Палач шел пешком; на самом деле это был не палач, а носильщик (в Лионе их зовут ношатаями), пожилой человек, страшно нескладный, одетый как подмастерье каменщика, никогда до этого не принимавший участия ни в каких казнях, а лишь присутствовавший при пытках, орудиями которых ему приходилось пользоваться, но в тот день никого другого не нашлось, поскольку лионский палач сломал ногу.

В карете осужденные произносили вместе со своими духовниками литании Богоматери, “Miserere”[13] и творили другие молитвы, каялись, рассуждали о вечности, о стойкости мучеников, о страданиях, которые те испытывали. Время от времени они учтиво приветствовали толпу, заполнявшую улицы, по которым они проезжали.

Спустя какое-то время г-н де Ту сказал г-ну де Сен-Мару: “Сударь, мне кажется, что вам прискорбнее умирать, чем мне: вы моложе, вы играли более значительную роль в свете; у вас были большие надежды, вы были фаворитом великого короля; тем не менее уверяю вас, сударь, вам не стоит жалеть обо всем этом, ибо все это пустое; ведь мы, конечно же, собирались погубить себя и были бы прокляты, а Богу было угодно спасти нас. По-моему, наша смерть — это верный знак нашего предопределения свыше, которым мы обязаны Богу куда больше, чем если бы он дал нам все блага мира: мы никогда не сможем как следует отблагодарить его за этот дар”. Эти слова взволновали г-на де Сен-Мара почти до слез.

Время от времени они интересовались, далеко ли им еще ехать до эшафота; в ответ на это отец Малавет, воспользовавшись случаем, спросил г-на де Сен-Мара, боится ли он смерти. “Вовсе нет, отец мой! — ответил тот. — И как раз то, что я ее не боюсь, вызывает у меня опасение. Увы! Я не страшусь ничего, кроме своих грехов ”. Этим страхом он был охвачен все время после своей полной исповеди.