Путевые впечатления. Кавказ. Часть 2 - [3]

Они схватили девушку и забрали у нее не только все драгоценности и дорогие вещи, какими она владела, но и ту одежду, что была на ней, оставив ей лишь рубашку и шальвары. Затем ее связали и, заткнув ей рот кляпом, бросили на постель.

На другой день дверь баядерки не отворилась.

Соседи прекрасно слышали шум и даже крики, раз­дававшиеся в доме красавицы Соны, но соседям баяде­рок несвойственно обращать особое внимание на такого рода подробности, имеющие отношение к дому, где порой танцуют всю ночь напролет. Тем не менее около одиннадцати часов утра эта дверь, по-прежнему остава­вшаяся запертой, стала их тревожить. Они дали знать полиции; дверь взломали. В первой комнате нашли Над- жифа, заколотого тремя ударами кинжала, а во второй — лежащую на постели Сону, связанную и с кляпом во рту.

Поскольку у Наджифа была отрезана правая рука, сразу же стало понятно, что убийство совершено лезги­нами, имеющими обыкновение отрубать не головы, как это делают чеченцы и черкесы, что иногда, да почти даже всегда причиняет убийцам немало хлопот, а лишь руки, которые куда легче положить в карман.

Мы еще вернемся к этому обычаю лезгин и почти всех племен, живущих на южном склоне Кавказа, даже если эти племена, как тушины, являются союзниками русских и исповедуют христианство.

Едва Сона закончила давать полиции показания по поводу этого происшествия, как с улицы донеслись крики: «Лезгины! Лезгины!» В одно мгновение татарская милиция была на ногах.

Татарская милиция и лезгины напоминают собаку и кошку из той истории, какую я вам рассказывал: эти животные изображали турок и русских, и офицер, слу­живший на Кавказе, в часы досуга обучал их грызться между собой.

Татары вскочили на коней, схватив ружья, шашки и кинжалы, и, словно голодные ищейки, бросились пре­следовать своих смертельных врагов, которых они обна­ружили в пещере горы Дашкесан, в версте от города. Один из лезгин, тот, что был тяжело ранен Наджифом, не смог добраться до пещеры, и именно он навел татар на следы его товарищей. Разбойники упорно защища­лись, потом произвели вылазку и оттеснили нападающих, но, тотчас получив в свою очередь отпор, вынуждены были укрыться в другой пещере, Кизе-Кала, в трех вер­стах от города.

Там началась осада, шедшая по всем правилам.

Она продолжалась шесть часов; десять или двенадцать милиционеров были убиты и ранены; наконец лезгины израсходовали все свои пули и порох, завязался бой

холодным оружием, затем последовал последний штурм, и разбойники были схвачены.

Все, что они похитили, было найдено при них или в первой пещере.

Однако известность, доставленная красавице Соне этим происшествием, сильно повредила ее репутации. Девушка имела в городе несколько репетиторов, и каж­дый из них полагал, что он один дает ей уроки. Но убий­ство двоюродного брата, случившееся в ее доме в столь поздний час ночи, не оставляло никакого сомнения в том, что благосклонность, так дорого стоившую бедному Наджифу, он делил с другими.

Опорочив себя, красавица Сона вынуждена была по собственной воле покинуть родные места. В одно пре­красное утро дверь ее дома опять, как и в первый раз, долго не открывалась; полиция явилась и отворила ее, но на этот раз дом был пуст; никто так и не узнал, что стало с Соной.

Но, поскольку труппа баядерок состояла из трех жен­щин, а число три везде, особенно в том, что касается персидского танца, является числом магическим и свя­щенным, красавицу Сону заменили мальчиком, переоде­тым в женское платье. Таким образом труппа вновь обрела полный состав, и, странное дело, эта перемена, вместо того чтобы повредить хореографическому зре­лищу, оживило его и сделало еще более занимательным.

Какие же чудаки эти татары!

Вечер был назначен на восемь часов. В доме у г-на Охицинского с нас взяли слово, что, в каком бы часу ни кончился этот вечер, мы возвратимся в крепость, где нас ожидал бал, но не в персидском духе, а во французском. Госпожа Охицинская, будучи попечительницей учебного заведения для девочек, в нашу честь отпустила с занятий всех своих пансионерок, а чтобы память обо мне еще крепче запечатлелась в головках этих очаровательных пятнадцатилетних созданий, устроила для них вечерний бал.

Как видите, мне оказали все полагающиеся важным персонам почести, включая даже выходный день в учеб­ных заведениях!

Мы явились к Махмуд-беку. Он владел самым очаро­вательным персидским домом, какие мне довелось уви­деть от Дербента до Тифлиса, а кое-какие из них я видел, не говоря уж о тифлисском доме г-на Аршакуни, откуп­щика тюленьего и осетрового промыслов на Каспии, который уже потратил на постройку своего дома два миллиона рублей, а тот все еще не завершен.

Мы вошли в чисто восточного стиля гостиную, о стро­гости и одновременно богатстве убранства которой перо бессильно дать представление. Все гости возлежали на атласных подушках с золотыми цветами, заключенных в тюлевые чехлы, что придавало самым ярким краскам размытость и бесконечную мягкость; в глубине, вдоль всего огромного окна изящнейшей формы, сидели ожи­давшие нас три танцовщицы и пять музыкантов.

Понятно, что аккомпанировать столь самобытному танцу должен особый оркестр.