Путеводитель по судьбе - [31]

Поработав над ней, Кривицкий оставил два. Олег раскапризничался: «Пусть снимают остальное!» Я уговорил его соглашаться и на это: важен сам факт публикации!

Но в подписной полосе я стихов Чухонцева не обнаружил. В ярости я бросился к Кривицкому.

– Снял Сырокомский, – сказал он мне. – Обращайтесь к нему.

– Звонили оттуда, – показал мне на потолок Сырокомский. – Что я мог сделать?

Я сидел у него в кабинете долго, говорил, как невероятно талантлив Олег, какое доброе дело мы сделаем, напечатав его, просил позвонить тем, кто велел снять стихи, упирать на то, что ничего страшного в них нет. Ох, как не хотелось Виталию Александровичу звонить, лишний раз общаться с цэковскими инструкторами. Но он сдался.

– Позвоню, – сказал. И приказал задержать подписную полосу.

А через некоторое время вызвал меня.

– Звонил, – сообщает. – Говорю, что, может, всё-таки стоит напечатать? Стихи, говорю, невинные. А мне в ответ: «Невинные? Повинные надо печатать! А то наплевал нам в морду, а мы утрись? Вот когда напишет повинные, тогда и будем разговаривать!»

Сколько помню Виталия Александровича, благородство его никогда не покидало.

Он не любил трусов. И в доказательство этого я не откажу себе в удовольствии с разрешения моего друга и бывшего коллеги Олега Мороза перенести кусочек из его электронного письма ко мне:

«Как-то году в 1980-м, когда Сырокомский был уже на вылете, мы встретились с ним на улице Довженко в Мичуринце (на этой улице располагались литгазетовские дачи, в том числе его и моя, общая с Чернецким и Рубиновым; после эти дачи были за бесценок приватизированы литгазетовской верхушкой). Сырокомский хромал, шёл с палочкой: у него была загипсована пятка – это, кажется, называется «шпора». Мы разговорились. Я рассказал ему о недавнем местном происшествии. Собачники пытались изловить нашего общего любимца – бездомного пса Кешу, добродушнейшее существо. Спасаясь от них, Кеша бросился под забор дачи Кривицкого.

– Нашёл, у кого искать защиту, – презрительно процедил Сырокомский».

(В Москве в одном доме с Сырокомским жили несколько наших сотрудников. Но именно Кривицкий, как рассказывала мне жена Сырокомского Ира Млечина, первый постарался не заметить во дворе смещённого со своей должности в 1980-м году Виталия Александровича и не поздоровался с ним. Не зря в газете Евгений Алексеевич слыл трусом. И здесь, очевидно, побоялся навредить себе: вдруг подумают, что он сочувствует попавшему в опалу бывшему начальнику.

А приватизацию за бесценок дач литгазетовскими руководителями, которые они арендовали у Литфонда, пробили директор издательства «Литературная газета» Анатолий Головчанский и главный редактор Аркадий Удальцов. У того и другого были хорошие дружеские связи с бывшими партийными и советскими чиновниками, которые остались на своих местах, ставших невероятно хлебными. Головчанский пришёл из ЦК, Удальцов начинал с райкома комсомола. Печально, что в этой воровской акции согласились участвовать и порядочные люди – уважаемые многими журналисты, заведовавшие отделами в газете!)

Не только трусов не любил Сырокомский. Он терпеть не мог бездельников, от которых избавлялся без сожаления, мог сухо и даже раздражённо говорить с проштрафившимся сотрудником. Но уж если взялся кого-то защищать!..

Миша Клейнер пришёл вместе с Сырокомским из какой-то московской газеты, работал заместителем ответственного секретаря, потом перевёлся обозревателем в международный отдел. Его вызвал Чаковский. Дал задание написать в номер по тем проблемам, которыми занимался Миша, статью, которую подпишет не Миша, а. Георгий Мокеевич Марков. Начало статьи откроет номер, продолжение будет перенесено на следующую страницу. Так что чем больше, тем лучше. Действуйте!

Бедный Миша не то чтобы совсем не умел писать, но занимался этим очень не часто. А быстро? В номер?

Удручённый Клейнер поднялся в библиотеку, чтобы собрать материал, нашёл какую-то многолетней давности брошюрку, выпущенную в издательстве «Знание», стал читать и вдруг увидел, что ничего в ней не устарело! Это было то, что нужно!

Недолго думая, Миша перекатал из книжки довольно большой кусок, машинистка его перепечатала, наборщики набрали, и гранки с курьером были отосланы Маркову, который их завизировал.

Гром грянул спустя месяц после публикации. Из ЦК переслали члену нашей редколлегии, первому секретарю Союза писателей СССР Георгию Мокеевичу Маркову письмо какого-то всеведущего пенсионера, обвиняющего известного писателя в плагиате. Аккуратный пенсионер дал не только выходные данные брошюрки, но указал, с какой именно страницы было начато списывание и на какой закончено.

Пенсионеру, разумеется, никто отвечать не стал. Тем более не известила газета и читателей о досадном своём промахе. Но взбешённый Марков газету посетил и на срочно созванной редколлегии кричал на Чаковского и топал ногами. Приказал гнать в шею Клейнера, и как можно скорее!

И Михаил Максимович Клейнер из редакции исчез. А на двери его кабинета появилась новая табличка «Максимов М. М.».

Надо ли говорить о том, что Максимов оказался тем самым выгнанным в шею из редакции Клейнером? И о том, как рисковал Сырокомский, если б об этой придуманной им операции с переименованием узнал Марков? Но Марков, слава Богу, ни о чём не узнал. А после забыл о существовании Клейнера. И тот до самого своего конца проработал в газете и в «Досье-ЛГ» – своеобразном приложении к «Литературке», прекратившем существование чуть ли не в год смерти Миши.