Григорий Иванович Коновалов (родился 1 октября 1908) был известен читателям прежде всего по своему роману-дилогии «Истоки», над которым работал 8 лет (1959–1967) и за который получил Госпремию РСФСР и Первую премию по итогам конкурса на лучшую книгу о рабочем классе.
Вообще-то роман Коновалова словно списан с таких произведений Всеволода Кочетова, как «Журбины, «Братья Ершовы». У Коновалова тоже в центре – история семьи. Крупновы – потомственные волгари. Глава семьи Денис Крупнов прошёл царскую каторгу, Гражданскую войну.
На страницах этого романа о рабочем классе возникают исторические фигуры Гитлера, Риббентропа, Черчилля, Рузвельта. Денис Крупнов вспоминает о своей беседе с Лениным, Матвей Крупнов, профессиональный дипломат, наблюдает работу Тегеранской конференции, а Юрию Крупнову ещё до войны довелось встречаться и беседовать со Сталиным.
С удивлением прочитал я в воспоминаниях Валентина Сорокина о Коновалове, что Коновалов не выдумал эту встречу, он её вспомнил:
«Работая в ЦК КПСС, выпрямился в Кремле перед Сталиным. Сталин предложил бравому Коновалову пост первого секретаря Ростовской области. Бравый Коновалов отказался:
– Что вам мешает? – изумился Сталин.
– Я пишу.
– Пишите?
– Роман пишу.
– Хм, писатель?
– Да, товарищ Сталин, писатель!.. – нажал бравый Коновалов. Сталин помолчал, помолчал и отреагировал:
– Хорошо, пишите. Партия, полагаю, без вас не погибнет?
Но товарищ Сталин приказал: как опубликуется, обязательно прислать Иосифу Виссарионовичу – почитать. И дед послал корифею напечатанные рассказы. Корифей вызвал и кивнул: – Пишите».
Это очень любопытно, потому что нигде в Интернете я не нашёл упоминания о том, что Коновалов работал в ЦК партии. О том, что после Пермского педагогического института Коновалов учился ещё в Институте красной профессуры, есть. Но перед этим он, как сказано, работал на Пермском промышленном комбинате, а после Института красной профессуры перед войной преподавал русскую литературу в Ульяновском педагогическом институте. Стесняются, что ли, указать работу Коновалова в ЦК его биографы?
А стесняться, по-моему, следует не его службы, а его величания писателем. Потому что был он не писателем, а членом Союза писателей, весьма исполнительным, старательно работающим по лекалам руководства. Недаром его «Истоки» так похожи на бездарные и сервильные романы В. Кочетова. А что остальные его вещи слабее «Истоков» даже самые благожелательные к Коновалову критики признают. Умер 17 апреля 1987 года.
* * *
Игоря Леонидовича Михайлова, о ком известно, что он родился 1 октября 1913 года, но неизвестно какого именно числа и месяца 1995 года скончался, после окончания филологического факультета Ленинградского университета и недолгой работы там преподавателем в 1939 году призвали в армию, присвоили офицерское звание и направили служить в г. Калинин (нынче вернули старое название – Тверь), где, в частности, он сотрудничал в дивизионной газете.
Однажды, ознакомившись с армейской столовой, он написал жалобу в стиле известной эпиграммы Пушкина:
Полугорох, полусупец,
полуплевки, полупомои —
ещё не рвёт, но я не скрою,
что скоро вырвет наконец.
Особисты очень заинтересовались такой жалобой. Внедрённый в дивизионную газету стукач донёс, что Михайлов ведёт антисоветские разговоры.
За антисоветскую агитацию его приговорили к трём годам заключения. Работал он на строительстве железной дороге в каторжных условиях: весь день приходилось стоять по колено в болоте. Дошёл до дистрофии. Попал в лазарет, который, по воспоминаниям Михайлова, спас ему жизнь.
В тюрьме, лагерях, ссылке он написал множество произведений – стихов, лагерную трагикомедию «Аська», немало поэм. Не всё из этого наследия сохранилось. Но то, что сохранилось, просто взывает к цитированию. И я не могу устоять. Вот стихотворение «Ночная баня»:
Тюремный страж,
суров и озабочен,
стучал ключами, прерывая сон.
Я был разбужен где-то
среди ночи
и почему-то в баню приведён.
Взял шайку. Тепловатая водица
бежит из крана.
Мыла – ни следа.
Я спать хочу.
К чему втолкнули мыться
неведомо зачем меня сюда?
Что за нелепость?
Я ж три дня назад
уже плескался здесь.
Зачем же снова?
Быть может,
был я принят за другого,
и вот распорядились
невпопад?
Что я ещё
предположить могу?
Фантазии бесчинствовать
не ново.
Минута, две —
и вот в моём мозгу
зловещая концепция готова.
Конечно, баня —
фикция, предлог,
для простачков доверчивых ловушка.
А что? Сейчас вот пулей свалят с ног:
им человеческая жизнь – игрушка!
Наверно, собственную
прыть кляня,
сообразили, гады,
что в итоге
им отвечать
придётся за меня,
вот и надумали
убрать с дороги!
А может,
немцы нас уже бомбят?
Вот и пришло
о нас распоряженье:
списать – и всё!
При вражеском вторженье
стреляют же в подвалах всех подряд…
Конечно, днём
я счел бы это бредом,
но тёмный бесконечный коридор
с безмолвной тенью,
крадущейся следом,
настроить мог бы
и на худший вздор.
Меня вели, а сердце, холодея,
предчувствовало,
что ни шаг, финал.
Я мысленно просил:
«Скорей, скорее!»,
то ждать переставал,
то снова ждал…
В окне уже ворочалась заря,
и в одиночку
этой ранней ранью
вошёл я с чувством
разочарованья,
что пережил такие муки зря…
