Путешествие во тьме - [23]

У меня началась лихорадка, и я долго болела. Постепенно я стала поправляться, но вдруг все началось снова. Так продолжалось несколько месяцев. Я ужасно похудела, стала некрасивой и желтой. Как гинея, сказал бы папа.

Я спросила Эстер, не бредила ли я во время болезни, и она сказала: «Да, ты несла какую-то ерунду о кошках и все время поминала Франсину». Именно после этого она начала ненавидеть Франсину, твердила, что ее надо отослать из дома.

Один раз я написала Эстер, в ответ она послала мне почтовую открытку с парой дежурных фраз. После этого я не писала ей. И она мне тоже.

7

Как грустно мне было, когда я просыпалась ночью и начинала думать о своем одиночестве и о том, что все твердят, будто человек создан для труда. (Ты сочиняешь письма, которых никогда не отправишь и даже не напишешь. «Милый Уолтер…»)

Все говорят: «Двигайся дальше». Конечно, некоторые люди этим занимаются — в смысле, двигаются дальше. Да, но сколько их? Как насчет вон той, как ее там? Она сильно продвинулась, а? «Певичка из хора выходит замуж за сына пэра». Ну и как же насчет нее? Пробирайся выше или убирайся туда, откуда пришла. Туда или обратно, как говорится.

Что я хочу, мистер Прайс, так это эффектную песню для отборочного тура. Сердце мое проснулось, будто цветок весенний — очень эффектная песня. Все говорят: человек обязан трудиться, об этом пишут во всех книгах. Но я теперь ничего не читаю, так что никто не сможет убедить меня, во всяком случае, словами («Мой дорогой Уолтер…»)

Как грустно, когда лежишь без сна, а потом начинает светать и просыпаются воробьи — так бывало, когда тебя мучила грусть — ощущение одиночества и безысходности. Когда просыпались воробьи.

Но днем все было в порядке. А если еще выпить немного, то начинало казаться, что моя теперешняя жизнь — лучший способ существовать в этом мире, потому что с тобой может произойти все, что угодно. Не представляю, как это люди живут, когда им точно известно все, что случится с ними. Мне кажется, лучше умереть, чем жить. Ведь важно лишь одно — одеваться, чтобы мчаться на свидание с ним, и выходить из ресторана, и видеть огни на улицах, и садиться в такси, и ждать, когда он поцелует тебя в авто, несущемся к его дому.

Месяц пролетел, как неделя, и я подумала: «Уже июнь». В то лето временами бывало очень жарко. Особенно в тот день, когда мы ездили в Сэвернейк[28]. Помню, днем я сидела на стуле на лужайке в Примроуз-Хилл[29] и смотрела на стайки детей. Как раз за моим стулом два мальчика — большой и маленький — играли со скакалкой. В конце концов большой так замотал ею маленького, что тот не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Когда большой толкнул его, малыш растянулся на земле. Сначала он по инерции еще смеялся, но потом лицо его перекосилось, и он расплакался. Большой мальчик стукнул его — не сильно. Малыш заревел еще громче.

— Замолчи, — сказал большой.

Он снова собрался стукнуть малыша, но увидел, что я смотрю на них. И тут же изобразил на лице улыбку и начал развязывать веревку. Малыш перестал плакать и поднялся на ноги. Потом они оба, как по команде, показали мне язык и помчались с горы. Ножки маленького мальчика были короткими и пухлыми, все в ямочках. Он едва успевал за своим приятелем. Но все-таки снова обернулся и еще раз старательно высунул язык.

Солнца не было, но воздух был душным и неподвижным, грязно-теплым, как будто тысячи людей уже дышали им раньше. Мимо прошла женщина, она бросила мяч собаке по кличке Цезарь. Ее голос напомнил мне голос Эстер.

— Це-е-зарь, Це-е-зарь…

Посидев немного, я вернулась домой и приняла холодную ванну.

Когда вошла миссис Друз с письмом от Уолтера, я лежала и делала дыхательные упражнения. Прайс всегда говорил, что дыхательные упражнения для голоса лучше всего делать лежа.

«Я заеду за тобой на машине в шесть часов. Мы едем за город. Возьми вещи на два дня и все, что тебе понадобится. Договорились?»

Уходя, я встретила миссис Доуз на лестнице. Она поднималась из подвала.

— До свиданья, — сказала я, — я вернусь в понедельник или во вторник.

Она сказала:

— До свиданья, мисс Морган.

У нее были светлые волосы, длинное спокойное лицо и тихий голос, не похожий на зычные голоса кокни. Она всегда делала постное лицо, когда разговаривала со мной.

— Надеюсь, вы весело проведете время.

Она стояла на пороге и смотрела, как я сажусь в машину.

Меня беспокоило, как я выгляжу, поскольку у меня не хватило времени хорошенько высушить волосы. Я так волновалась из-за этого, что чувствовала себя, как животное, посаженное в клетку. Если бы он сказал, что я хорошо выгляжу, я бы смогла вырваться на свободу. Но он только оглядел меня с головы до ног и улыбнулся.

— Винсент приедет завтра поездом. Он привезет свою девушку. Думаю, это будет забавно.

— Приедет Винсент? — удивилась я. — Как мило. Это та девушка, с которой я его уже видела, — Эйлин?

— Нет, не Эйлин. Другая.

Когда стало темнеть, я почувствовала себя спокойнее. Мне на щеку сел мотылек, и я машинально его прихлопнула.

В столовой отеля по стенам были развешаны оленьи головы. Та, что висела над нашим столом, была большой, как у коровы. Огромные стеклянные глаза смотрели мимо нас. В спальне на стенах висели гравюры — «Проводы моряка», «Возвращение моряка», «Оглашение завещания», «Супружеская привязанность». Фигуры на них казались такими безжизненными, как будто художнику позировали чучела, а не живые люди: все женщины — высокие, толстые, опрятные, улыбаются; все мужчины — с длинными ногами и густыми бакенбардами; а вот неподвижные кроны деревьев были очень хороши, и казалось, что старые времена были действительно добрыми.