Путешествие Вениамина Третьего - [29]

Раздевшись, Вениамин и Сендерл прихватили с собою свою одежду, которую намеревались, как водится, пожарить в тепле. Дюжиной смен белья в своем гардеробе они не располагали. По нескольку недель кряду носили одну сорочку. Понятно, что их, бедных, покусывало, и прожарить белье было прямо-таки необходимо. Но солдат отобрал у них вещи и повел в комнату, уставленную скамьями. За большим столом на стульях сидели хорошо одетые господа. Вениамин и Сендерл озирались по сторонам, не понимая, где тут подают пар и где им придется потеть.

— Чи тут жидовский баня? — спросил Сендерл, когда Вениамин толкнул его в бок и велел немедленно узнать, где они находятся.

Один из сидевших за столом господ приблизился к нашим голым путешественникам и осмотрел их с головы до ног. Они стояли вытянувшись, тощие, изможденные — кожа да кости. Господин заговорил с ними по-русски.

— Сендерл, что он там такое говорит? — спросил Вениамин.

— Ни слова не понимаю! — ответил Сендерл, пожимая плечами. — Ну и язык! Что-то все твердит: билет, билет…

— Ах, глупенький! — сказал Вениамин. — Что же тут непонятного? Это банщик, он требует билет. В такую баню пускают только по билетам. Скажи ему, что те евреи уже заплатили за нас.

— Як же, пане, тые вже дали туточка за… за… — начал было Сендерл и вдруг запнулся, точно подавился, и никак не мог договорить того, что хотел сказать.

— За билет, пане… Як же… пане, заплатил! — пришел на помощь Вениамин и разъяснил по-своему, коротко и ясно, в чем дело.

Господин, который подошел к нашим путешественникам, махнул рукой, и их тотчас же ввели в другую комнату, в которой, как они предполагали, им надлежит хорошенько попотеть.

Когда спустя некоторое время Вениамина и Сендерла вывели на улицу, их трудно было узнать, до того они изменились: бритые, без бороды и пейсов, с застывшими, точно стеклянными глазами. На лбу у них выступили крупные капли холодного пота, лица помрачнели. Понурив головы, сгорбившись, дрожа всем телом, шли наши странники, сопровождаемые солдатами.

Небо заволокла черная туча. Молния на мгновение осветила шагавших. Гром грянул так сильно, что все вздрогнули. Налетел вихрь, пыль закружилась в воздухе, подхватывая мусор, солому, листья, клочки бумаги. Все завертелось в безумной пляске, взмывая все выше и выше. Испуганное стадо с ревом и мычанием ринулось с пастбища, точно за ним гналась стая голодных волков. Ураган неистовствовал, сверкала молния, гремел гром, — казалось, всевышний разгневался на грешную землю со всем, что на ней творится, и, схватившись за голову, сверкал горящими очами, грохотал громовым голосом. Раздался последний раскат грома, и с неба, как слезы, упали первые крупные капли дождя, смешавшиеся с каплями пота и кровавыми слезами на лицах наших бедных, злосчастных путешественников…

Увы, Вениамин и Сендерл и не догадывались, что не только в пустыне опасно путешествовать из-за диких чудовищ, гремучих змей и хищных зверей, которые там водятся. Они не знали, что именно здесь, в наших краях, их подстерегает величайшая опасность!

Вениамин и Сендерл предприняли свое путешествие в то тяжелое, мрачное время, когда еврей ухищрялся поймать своего же собрата, чтобы сдать его в солдаты, спасая от рекрутского набора своих или чужих детей.

Как хищный зверь, следит он за добычей,

Ему «беспаспортной» хватает дичи.

Увы, бедные наши путешественники и не подозревали, что они уже находятся в пустыне, среди дикарей и хищников, и что те два набожных и благочестивых еврея и есть гремучие змеи!

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Наших горе-путешественников забрили в солдаты

Нетрудно представить себе горькую участь, постигшую наших злополучных путешественников. Нет надобности ее подробно описывать.

На первых порах они до того растерялись, что даже понять не могли, что, собственно, с ними творится. Все было им чуждо: и сборный пункт, и солдаты, и незнакомый язык, и все, что им приказывали делать. Шинель висела на них мешком и выглядела как бабья юбка, фуражка сидела на голове, как повойник. Глядя на них, казалось, что все это сплошное притворство: два еврея нарядились и издеваются над солдатами, передразнивают их, открыто показывая, как глупы они со всеми своими штуками. Горе было винтовке, попавшей в руки наших героев! У них она была похожа скорее на кочергу, которой мужчина неумело орудует у печи. А на учении они выделывали ногами и руками такие выкрутасы — чистая комедия да и только!

В побоях наши рекруты, разумеется, недостатка не испытывали. Но, как говорится, нет на свете такой беды, с которой бы человек не свыкся. И не только человек — свыкаются и другие существа. Уж на что птица любит волю! И все же — поймают ее, посадят в клетку, она и привыкает помаленьку: она уже и зерна клюет с аппетитом, и прыгает, и распевает веселые песенки, точно весь вольный мир с его полями и лесами заключен в этой тесной клетке.

Сендерл стал постепенно свыкаться со своим положением, он начал внимательно приглядываться к солдатской муштре и пытался проделывать все эти штуки на свой лад. Любо было смотреть, как он частенько один на один повторяет солдатскую науку: вытягивается в струнку, задирает голову, пыжится, как богатырь, и марширует, марширует, вертится и крутится, как надутый индюк, до тех пор пока не собьется с ноги и не свалится.