Путешествие Вениамина Третьего - [31]

В темноте наши беглецы тихонько двинулись по двору, подошли к забору, взобрались на штабель дров, а оттуда уже нетрудно было вскарабкаться и на забор. Но тут Сендерл спохватился и шепнул на ухо своему другу:

— Знаешь, Вениамин, я ведь торбу забыл! Может, вернуться за ней?

— Ни в коем случае! — заволновался Вениамин. — Возвращаться нельзя, — это дурная примета! Захочет господь помочь человеку — он ему и торбу пошлет!

— Мне вспоминается теперь, — заговорил Сендерл, — как дедушка мой, реб Сендерл, царство ему небесное, наставлял меня во сне: «Вставай, Сендерл! — говорил он. — Беги отсюда, беги куда глаза глядят!» Воздал бы нам бог за благочестие дедушки! Вот был по-настоящему благочестивый человек, без всяких фокусов… Бабушка, царство ей небесное, бывало, рассказывает…

Не успел, однако, Сендерл, поведать о том, что бабушка рассказывала о дедушке, как раздался окрик солдата, стоявшего в сторонке на часах.

Наши герои прижались к забору, затаив дыхание, они лежали без движения, словно два вороха тряпья. Немного погодя, когда кругом все стихло, обе кучи тряпья обнаружили признаки жизни и осторожно перебрались через забор. На четвереньках ползли они теперь все дальше и дальше, пока наконец не миновали пост караульного и не выбрались в переулок. Здесь Вениамин и Сендерл встали на ноги и, облегченно вздохнув, весело обменялись горящими взглядами.

— Бабушка, царство ей небесное, бывало, рассказывает, — снова начал Сендерл, — что дедушка всю жизнь мечтал побывать в святой стране обетованной. Перед смертью он сел и сказал: «Не судил мне господь побывать там, но верю, что кто-нибудь из детей моих все же увидит землю обетованную». Чует мое сердце, что он имел в виду меня. Из моих бы уст да в божьи уши!

Но слова из уст Сендерла дошли не до бога, их услышали совсем не те уши. Не успел Сендерл выразить свое пожелание, как вдруг раздался окрик: «Кто идет?» Часовой, не получив ответа, быстро подбежал к ним и снова спросил:

— Кто здесь?

Тут, к несчастью, луна выглянула из-за туч и осветила наших смертельно бледных, онемевших беглецов. Перед ними стоял часовой и, угрожающе размахивая руками, осыпал их матерной бранью.

Спустя несколько минут арестованные Вениамин и Сендерл очутились на гауптвахте.

Нет слов для описания мук, которые испытывали в заточении наши путешественники. Они, бедные, осунулись, потеряли человеческий облик. Сендерл, правда, и здесь умудрялся спать, и сон избавлял его, по крайней мере на несколько часов, от страданий. Иной раз ему снилось что-нибудь приятное. Дедушка, реб Сендерл, стал его частенько навещать во сне, шутил, играл с ним. Он никогда не приходил с пустыми руками: то рогатку принесет, то шашку, то Трещотку… Ущипнет внука за щечку и говорит: «На тебе, шалун, игрушку! Играй, сорванец, забавляйся! Делай пиф-паф!» А однажды дед явился с юлой и стал играть с любимцем внуком. Сендерл вертел-вертел юлу и выиграл у деда грошик… Хороший сон — и тот на радость человеку. А разве вся жизнь — не сон? Но Вениамин был и этого лишен. Он не мог спать — до того был взволнован и возмущен. Он видел сквозь окно, как ярко на дворе светит солнце, как пробивается и растет зеленая травка, как чудесно расцветают деревья, как люди ходят, бегают, суетятся, как птицы вольно летают в небе… Сейчас самая пора странствовать, а он сидит взаперти и не может продолжать своего путешествия… Он даже подпрыгивал от досады, хватался за голову, метался, как в клетке, и кричал: «Боже мой! Что я им такого сделал? Господи, чего они от меня хотят?!»

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Сватовство не состоялось

Спустя несколько дней после того, что произошло с нашими героями, в воинской канцелярии сидело много офицеров в полной форме, среди них были и генерал и полковник. А в стороне стояли два солдата с понурыми головами и выглядели как мыши, вытащенные из кринки с простоквашей. Офицеры смотрели на этих солдат, оглядывали их с головы до ног, потом о чем-то говорили между собой и слегка улыбались.

— Знаешь, Сендерл! — тихо проговорил один из солдат в то время, как офицеры беседовали между собой. — Если бы я даже знал, что тут мне и конец, я должен сказать им всю правду! Я очень сердит!

— По мне, Вениамин, ты можешь сказать им всю правду! — ответил второй солдат. — Если тебе так хочется, пусть будет по-твоему. Мне-то что!

— Это вы поздно ночью удрали из казармы? — строго спросил генерал. — Вы знаете, что вам полагается за такую провинность?

— О-ва! О-ва! — воскликнул в отчаянии Вениамин и наполовину по-еврейски, наполовину по-русски заговорил так, что Хайкл Заика, знаменитый тунеядовский златоуст, мог бы в землю зарыться со своим красноречием.

Генерал отвернулся, рассмеялся и махнул рукой, а вместо него заговорил полковник:

— Вы тяжело провинились, вас следует серьезно наказать!

— Ваше благородие! — воскликнул Вениамин. — Хватать людей средь бела дня и продавать их, как кур на базаре, — это можно, а если они, бедные, захотели спастись, то это называют провинностью? Коли так, то ведь на свете ничего святого нет, и я тогда вообще не понимаю, что можно и чего нельзя! Давайте спросим у людей, пусть они скажут, кто виноват. А что бы, к примеру, было, если бы вас схватили где-нибудь в дороге и силой сунули в мешок, разве были бы вы виноваты, если бы старались изо всех сил вырваться из мешка? Я говорю вам, я утверждаю, что все это произошло не по доброй воле, а по принуждению, что это обман, — виноваты вс всем только те двое… Они невесть чего наговорили! Мы заявляем вам, — говори, Сендерл, говори! Чего ты стоишь как истукан?! Не бойся! Бог не без милости! Говори вместе со мной. Мы вам заявляем, что в военном деле мы ничего не понимали, не понимаем и понимать не хотим! Мы, слава богу, люди женатые, нам приходится думать совсем о других вещах, и такими делами мы заниматься не можем. Они нам и в голову не лезут. На что же мы вам сдались? Мне кажется, вы и сами должны хотеть от нас избавиться!