Путешествие в страну миражей - [23]

— Разве есть такое водохранилище?

— Нет, так будет — Зеитское. Там сейчас колодец Зеит, по нему и название. Проектируется целое море: первая очередь до трех с половиной миллиардов кубометров, в перспективе — до двенадцати.

— Где взять столько воды?

— В паводок наберется. В том и беда Амударьи — в ней то густо, то пусто. В паводок у Головного четыре-пять тысяч кубометров проходит в одну секунду, а весной, когда массовый водозабор и лед в горах еще не тает, кое-где пешком перейдешь. Придется придерживать воду, пока ее много. И считать, копить, распределять по справедливости, чтобы всем хватило.

— И Аралу?

— И Аралу, — с вызовом сказал он, понимая, о чем речь. И добавил со вздохом: — Не бережем воду. Если бы всю-то собирать да расходовать, сколько нужно, не проливая ничего лишнего… Впрочем, без сибирских рек все равно не обойтись, если подальше вперед заглядывать…

Так вот мы и беседовали, пока не добрались до поселка Захмет. Здесь поднырнули под высокие мосты — шоссейный и железнодорожный, свернули влево, в широкую медлительную протоку. И скоро уперлись в стену насосной станции. Пять труб двухметрового диаметра спускались к воде, словно хоботы огромных слонов, спрятавшихся за бугром, шумно вбирали воду. Это был искусственный исток Мургаба.

Естественный исток этой реки затерян где-то в горах Афганистана. Мургаб сбегает в пустыню и исчезает в песках. Но прежде он успевает напоить небольшую полоску земли. И на этой полоске поколения туркменских земледельцев создали оазис, крупнейший в Каракумах.

К Мургабскому примыкает другой оазис, образовавшийся в незапамятные времена на небольшой речке Теджен. Оазисы — лишь зеленые пятнышки на необозримом лике пустыни. Но в этих небольших районах сложился в древности один из важнейших центров цивилизации.

«Вода — это жизнь», — с незапамятных времен говорят туркмены. Это подтверждают историки, отмечая, что с обмелением рек связана гибель многих оазисов. Существует предположение, что обезвоживание Мургаба и Теджена, случившееся четыре тысячелетия назад, погубило богатый Геоксюрский оазис и, «сдвинув народы», послужило первым камнем лавины переселений, известных в истории под названием «арийское завоевание Индии».

Теперь часто говорят, что человек все больше освобождается от капризов погоды, но когда сталкиваешься с конкретным фактом такого освобождения, прямо-таки поражаешься и восхищаешься величием и могуществом человека.

Так случилось со мной в тот раз, когда смотрел на необычный исток реки — пять труб-хоботов, сосущих воду из Каракумского канала.

Создание насосной станции как раз и было связано с прихотями погоды. Зимой 1966 года гидрологи, прогнозирующие запасы вод, предсказали катастрофически маловодное лето. В этом не было ничего необычного: в прошлом такое случалось многократно. И гибли посевы, и пустели поселки. Но в то время уже существовал Каракумский канал и имелось достаточное количество современной техники. Чтобы спасти будущий урожай было предпринято большое строительство. Сотни бульдозеров в короткий срок вырыли сорокашестикилометровый, как его теперь называют, Машинный канал, на котором были возведены три насосные станции, способные перекачивать на тридцатиметровую высоту пятнадцать кубометров воды ежесекундно.

К тому времени, когда подступила летняя жара, все было готово, и воды Каракумского канала хлынули в пересохшие русла Мургаба и Теджена.

Пазенко рассказывал о седобородых аксакалах, часами простаивавших тогда у берегов.

— Ай-яй! — удивлялись они, качая своими мохнатыми шапками. — Сколько живем, никогда не видели и не слышали, чтобы река текла наоборот.

Каракумская вода вошла в оросительную сеть, напоила поля. В тот год Туркменистан собрал хлопка больше, чем когда-либо за всю предыдущую историю…

Чем хороши дальние дороги — так это контрастами. Только что влажный ветер бил в лицо и зори заливали озера расплавленным металлом, только что ловил: рукой водяную пыль — и вот уже настоящая душная пыль пустыни забивает машину, стоит только чуточку притормозить. Несколько дней проходили передо мной картины, связанные с самой большой победой туркменского народа, и вот уже мелькают за смотровым стеклом другие виды, напоминающие о самом большом поражении, самой страшной трагедии, случившейся семь с половиной веков назад.

Миновав небольшой, совсем утонувший в зелени городок Байрам-Али, мы выехали в серые просторы его пустых окрестностей и запутались в лабиринте дорог, петлявших между холмами. Там и тут виднелись оплывшие остатки старых стен, черневшие провалами дверей и окон. Кое-где миражами вставали на холмах силуэты дворцов и мавзолеев, быстро превращавшихся, когда мы подъезжали, в подобие заброшенных декораций какого-то грандиозного кинофильма.

— Что это? — спрашивал я, совсем растерявшийся от обилия остатков былой жизни.

— Развалины, — отвечали мне таким тоном, словно этим было все сказано.

Лишь в одном месте шофер, остановив машину, показал на уцелевший купол простого, но поразительно величественного полуразрушенного здания и сказал конкретнее:

— Мавзолей султана Санджара.

Это были знаменитые руины Старого Мерва, при виде которых невольно вспоминался Омар Хайям: «Где высился чертог в далекие года и проводила дни султанов череда, там ныне горлица сидит среди развалин и плачет жалобно: «Куда, куда, куда?..»» Здесь было раздолье для раздумий: куда уходят годы? Куда исчезает величие народов? Почему о труде сотен поколений говорят только оплывшие руины да грустные песни, чьи истоки теряются в бездне времени и бед?.. Разум восстает, не желает мириться с неизбежностью все уничтожающих катаклизмов, пытается хотя бы мысленно восстановить былую жизнь.