Путешествие в Армению - [50]

Мы поехали смотреть могилу Маштоца и древнюю крепость. Машину вел симпатичный молодой ереванский художник. В горной деревушке он выехал не на ту дорогу и, когда разворачивался, не удержал машину. Цепляясь за асфальт задними колесами, она повисла над обрывом. Мы чуть не разбились.

Я подумал: а что видишь и слышишь перед концом в подобной ситуации? Там, в армянской деревне, я увидел прекрасную картину: толпа ребятишек поднимала тучу красной пыли на крутой дороге.

Мы с трудом выбрались из машины. Счастливо отделались. Подбежал молодой парень и помог откатить машину. А потом сказал:

— Теперь пойдемте ко мне, поедим хлеба.

Ему очень хотелось, чтобы приглашение его было принято. Он так упрашивал нас, словно сам проголодался и просил у нас хлеба. Ничего другого не предлагал, только хлеб. И как прекрасно это прозвучало! Иной раз слышишь: «Зайдем ко мне, попьем чаю». А чая и не увидишь на столе, уставленном шеренгой бутылок и разными закусками. Он же говорил о хлебе, который месила и пекла его жена.

Но мы не пошли. За все время путешествия это было самое большое мое огорчение.

Близкий друг Наапета, Вахэ, в Ереване, у входа в гостиницу «Армения» как-то сказал мне, что несколько лет назад он ждал здесь, когда к нему из своего номера спустится Вильям Сароян, впервые приехавший тогда в Армению.

Выйдя на улицу, Сароян остановился, посмотрел по сторонам.

— Кто они? — спросил он у Вахэ, указывая на проходивших людей.

— Армяне.

— Все?

— Да.

— А вон те?

— Тоже армяне.

— А те, что возле театра?

И они были армяне, и те, что стояли вокруг фонтана, — все, все, кто шел по большой центральной улице.

Сароян перекрестился.

— Просто невероятно! Столько армян собралось вместе…

Сароян умер в 1981 году. Тогда Вардгес Петросян, секретарь Союза армянских писателей, ездил в Соединенные Штаты Америки, где вскрывали завещание Сарояна. В нем оказалось одно условие: чтобы часть его праха похоронили в Армении. В последние годы он несколько раз приезжал к себе на родину, изъездил ее вдоль и поперек. Может быть, он сам выбрал место для захоронения. Во всяком случае, могила его в Ереване. Однажды, когда мы проезжали по центру столицы, указывая на парк, Вахэ сказал: «Там…» «Там» Сароян навеки останется с Арменией.

В тот день, когда мы собирались ехать в Сардарапат, нам представилась возможность осмотреть как следует столицу Армении. Некоторые ее жители — первое поколение ереванцев, те, у кого отцы были убиты, скажем, в Сардарапате или погибли где-нибудь в турецкой Армении, а дети, попав сюда, начали свою жизнь вместе с жизнью этого города. Поэтому они теперь как старые музейные смотрители с ключами на поясе. Их просишь о чем-то, и они снимают с пояса нужный ключ.

Несмотря на свою древность, Ереван — новый город. На холмах Арин-Берд и Кармир-Блур перед последней войной и после нее при раскопках обнаружили развалины древней крепости и жилища ассиро-вавилонской эпохи, когда процветало и простиралось до этих земель древнее царство Урарту. «Было место пустынное, и я сотворил здесь великие дела», — говорится в надписи, найденной на вершине Арин-Берда. Она позволила установить время возникновения Еревана, 782 год до нашей эры. Но с тех пор и до 1920 года история протекала здесь так же, как воды реки Раздан, которая, вытекая из озера Севан, смешивается с водами Аракса и затем Каспийского моря. Сохранилось несколько древних церквей и мостов. До сих пор здесь стоит много маленьких купеческих домиков прошлого века. Судя по ним, торговля не слишком процветала. Ереван — дитя современной Армении, о чем свидетельствует его архитектурный паспорт.

Это город со своим лицом, которое сразу не разглядишь. Сближение приходит поздней, когда свыкаешься с общими признаками больших городов: асфальтированными улицами, бетонными коробками огромных зданий, особенно если оказался там летом и солнце палит, словно и оно из раскаленного цемента. Но когда ходишь по Еревану, бетонные громады постепенно размыкаются, отступают, а где-то, слава тебе господи, пропадают. И становится легче дышать, когда глаз останавливается на зеленом овраге с пятью домиками здесь, тремя там, — старыми низенькими домиками, оставшимися от деревень, сбегавших когда-то вниз по оврагу. А потом, если остановишься и замрешь, увидишь ежа, пробирающегося по асфальтовому коридору, и опять перед тобой незнакомая, но легко угадываемая армянская природа: каменистая скала, несколько старых деревьев — оттесняют цемент. Кое-где небольшие рощицы. Радует вид горных склонов, хотя это монолитный камень, как на наших прекрасных Турковунья. И хочется крикнуть: «Оставьте все как есть, не стройте больше ни жилых домов, ни больниц, ни школ! Сохраните овраги, ущелья и склоны, пусть живут и дышат, не прячьте их за строениями!» Ведь понимаешь, что и здесь дошли до опасной черты: в Ереване обилие домов, населения — более миллиона, треть всей Армении, и я видел, как по субботам и воскресеньям ереванцы едут за город, на природу.

Я говорил о массе цемента. Это не совсем так. У армян в изобилии строительный камень: гранит, черный камень и главным образом туф, мягкий, легко поддающийся обработке. Возьмешь в руки кусочек туфа, а он еще теплый, от него исходит дух, как от свежего хлеба. Из туфа в основном и построен Ереван. Розовый, серый, черный, он сверкает на солнце и придает городу своеобразный колорит. Ереван впечатляет своими красками. У армянских камней богатая цветовая гамма, особенно красивая на фоне деревьев и травы при меняющемся освещении дня и ночи. В камне особая выразительность, как и в резких звуках армянской речи.