Путешествие на "Щелье" - [6]

С 1667 года перевозки грузов из Тобольска в Мангазею и обратно через Обскую и Тазовскую губы были полностью прекращены. Мангазейский воевода Данила Наумов в 1672 году перенес свою резиденцию на Енисей, в Туруханское зимовье, которое с 1678 года стало именоваться Новой Мангазеей. Город над рекой Таз опустел. В памяти ненцев он сохранился под названием Тагаревыхард — Разломанный город.

Через сто лет после запрета Мангазейского морского хода ледовому мореплаванию был нанесен еше один удар: Петр I, стремясь ускорить строительство крупных военных кораблей, запретил строить лодьи. кочи и другие поморские суда. Ослушников он повелел «ссылать на каторгу, а суды их изрубить».

Поморы никогда не могли примириться с этими указами. Они вели контрабандную торговлю с Сибирью, нелегально строили большие и малые суда, приспособленные для плавания во льдах. Но без поддержки государства освоение, дальнейшее развитие Северного морского пути стало невозможным. На побережье Ледовитого океана словно опустилась долгая, длившаяся веками полярная ночь. Это отразилось и на судьбе Аляски: постоянной, сколько–нибудь надежной связи с далекой провинцией не было, потому с такой легкостью сто лет назад, в 1867 году, царское правительство и уступило ее американцам.

3

О путешествии на своем судне по древнему пути поморов от Архангельска до Мангазеи мы впервые заговорили с Буториным лет семь–восемь назад. А познакомился я с этим замечательным человеком еще раньше, в 1952 году, на Диксоне. Я приехал туда после окончания Литературного института имени Горького, работал в редакции газеты «Полярная звезда».

Буторин родился и вырос на берегу Белого моря в старинном поморском селе Долгощелье. Около сорока лет занимался зверобойным и пушным промыслом, плавал гарпунером и матросом на шхунах, годами жил на зимовьях. Никакая пурга не помешает ему проехать на собачьей упряжке многие километры по незнакомой местности. Охота всегда была для него сугубо будничным делом, нелегким трудом. Не раз ему приходилось, например, вытаскивать одному из воды пятидесятипудо–вук> тушу убитого моржа, помощниками в таких случаях служили собаки, примитивный ворот и даже штормовая волна.

Много историй из своей жизни, забавных и страшных, рассказал мне Буторин на Диксоне и позднее в Архангельске. Вот одна из них.

Он зимовал с женой на острове Расторгуева в Карском море, промышлял песца. Однажды, проверяя капканы километрах в десяти от дома, заметил, что под влиянием ветра и течения часть берегового припая — целое ледяное поле — оторвалась и ушла в море. «На кромке может появиться нерпа», — подумал он, глядя на темно–фиолетовую полосу воды.

От берега до вновь образовавшейся ледяной кромки было километра два. Собаки быстро понеслись по ровному насту. Остановив упряжку, он взял винтовку и, не дойдя до кромки, увидел в воде, метрах в пятнадцати, усатую морду лахтака — морского зайца. Это самый крупный вид тюленя, о лучшей добыче Буторин и не мечтал. Почти не целясь, выстрелил. Лахтак всплыл. Гарпуна не было, но возле полуразвалившегося домика, неизвестно кем и когда построенного в этой части острова, валялась старая лодчонка, душегубка, как ее называют охотники, которую Буторин захватил собой. Оставив винтовку на нартах и сбросив малицу, спустил душегубку на воду. Под его тяжестью душегубка опустилась так, что борта возвышались над водоой всего на несколько сантиметров.

Осторожно работая веслом, он подплыл к лахтаКу прорезал отверстие в одном из ластов, приладил верев ку и медленно начал буксировать двадцатипудовую тушу к ледяной кромке.

Короткий осенний день кончался, сгущались сумерки. Лахтак, видимо, только оглушенный пулей, неожиданно начал отчаянно биться, нырнул. Душегубка перевернулась.

Подплыв к кромке, Буторин попытался выбраться на лед, но не смог: онемевшие пальцы скользили по гладкой ледяной стене припая, покрытого сверху слоем мокрого снега. Силы быстро таяли, меховая куртка ледя–ными тисками сдавила грудь.

«Конец», — тоскливо подумал он.

Мысль о беременной жене, оставшейся на зимовке, заставила еще яростнее кинуться на отвесную стену — безуспешно.

Собаки! Может быть, они выручат? Это была последняя надежда.

Он поплыл вдоль кромки, поравнялся с упряжкой и, выбросив могучее тело наполовину из воды, увидел совсем–близко конец длинного ремня, привязанного к ощейнику вожака. После нескольких отчаянных попыток ему удалось наконец ухватиться за ремень. Собаки кинулись было к нему но, повинуясь окрику и словно сообразив, что от них требуется, отбежали, дружно уперлись лапами в снег, помогая хозяину вылезти из воды.

Сбросив с себя одежду, он накинул малицу и во весь дух погнал упряжку к домику, развел огонь, обсушился и как ни в чем не бывало вернулся на зимовье. Манефа Ивановна узнала об этом случае много месяцев спустя.

Арктика для Буторина — родной дом. Среди льдов он чувствует себя увереннее, чем в большом городе.

— Ходи по улицам да оглядывайся, не то налетит сзади машина, сшибет. В море куда спокойнее, все на виду.

С ним я был готов идти не то что в Мангазею — на Северный полюс, в Арктику, куда угодно. В ноябре 1966 года ему исполнилось 55 лет. Он вышел на пенсию, и мы решили твердо — весной отправимся в путь. Но снарядить даже такую маленькую экспедицию за свой счет было нелегко.