Путешествие капитана Самуила Брунта в Каклогалинию, или землю петухов, а оттуда в Луну - [20]
По сем возглашал он его родословную, по коей происходил он от величайших Князей, Вельмож и Каен.
Когда тело принесут на площадь, где все умершие сжигаются, то жрец говорит надгробную речь; после чего нанятая толпа провожатых начинает выть, и сие до тех пор продолжается, пока труп не превратится совсем в пепел. Огонь возжигается из нескольких костров, складенных из дров, на коих герб умершего или резным, или живописным художеством изображен и из которых всякое полено на наши Аглинские деньги по крайней мере одной кроны стоит.
Каждому из провожатых даются два таких полена, из коих он одно кладет на костер, а другое берет с собою домой и там вешает. По сожжении тела вывешивается портрет умершего на воротах, откуда его не снимают целый год. Что касается до их церемонии в рассуждении распоряжения похорон, то оная весьма скучна, и потому почитаю за ненужное описывать оную пространно. Но здесь остается упомянуть еще, что дроги, на которых возят мертвое тело, бывают заложены шестью или осьмю штраусами, покрытыми золотыми попонами.
Если кто занеможет, то посылают за врачом; сей рассматривает наперед состояние больного, притом приказывает призвать к себе Вененугаллпоцыора, а по-нашему Аптекаря, и рассказывает ему, что надобно дать больному. После сего, взяв за такой труд деньги, садится в свои носилки; ибо врач, хотя бы он столь же, как Гермес и Гален был искусен, не достанет никогда хлеба, ежели знатного господина не представляет. Он не преминет посещать больного всякий день ввечеру и поутру, если только больной платит ему всегда порядочно. А ежели приметит, что и кошелек его также недомогает, то записывает у себя сей дом, и уже его туда никакими просьбами не заманишь.
Когда друзья больного увидят, что не остается уже ни мало надежды к его выздоровлению, то разграбляют его дом, оставляют совсем его, и часто доходит у них до драки, напоследок и до челобитья, а чрез то самое обыкновенно как челобитчики, так и ответчики приходят в несчастье; ибо стряпчие их редко доводят дела к окончанию, прежде нежели судящихся не приведут в бедность. А хотя им и небезызвестно, что из процесса их всегда такие следства выходят, однако со всем тем никакой народ не склонен так к тяжбе, как Каклогаляне.
Ежели кто придет в убожество, то почитают его зараженным язвою, все знакомые его бегают, и даже до того, что и родные его дети его презирают, если сии благополучнее, и не хотят его знать. Агличанину, почитающему достоинства и под рубищами и презирающему, напротив того, порок во всем великолепии и пышности, должно сие показаться весьма странным. Как скоро разбогатеет какой Каклогалянин, то оказывают ему величайшую честь, хотя бы он впрочем происходил из самого низкого рода. И те самые, кои от него не могут ничего ожидать, оказывают ему глубочайшее почтение. Если спросят, кто это такой, то не говорят они, что это такой-то честный или весьма превосходных свойств петух, но ответствуют: «У него на столько-то тысяч имения». Богатство приводит в толь великую знатность, что один купец, сын мясников, столь много гордился своим богатством, что осмелился сказать самому их Государю, что если не запретит он привозить из чужих земель хлеб, которого у него много, то он из государственного сокровища возьмет свой капитал, и тогда Его Величество увидит, откуда может получить деньги. Многие советовали Государю за такую его дерзость отрубить ему голову; однако сей добрый Государь того не сделал.
Одежда их состоит из весьма узкого казакина и длинной епанчи, которая бывает и весьма богата и худа, тонка или толста не по состоянию, но по богатству каждого. Весьма трудно различить по платью знатных от купцов, а Шквабав от их комнатных девушек, ибо низкого состояния все свое имение употребляют на платье. Они вешают на шею себе ленты, колокольчики и сим подобные, и перья их на хвостах смешаны бывают или с павлиньими, или с какими-нибудь другими пестрыми фигурами, на что они, как уже упомянуто выше, должны испрашивать позволения у Государя.
Экзерциции их весьма тягостны; особливо любят они одну игру, которой я никак не могу на нашем языке изобразить. Один бьет другого изо всей силы крылом, а сей последний, напротив того, ответствует или клеваньем, или толчком, или колет шпорою. Подумать можно, что они сердятся в самом деле, ибо бьют без разбора и без разума куда ни попало. Таким препровождением времени забавляются они до тех пор, пока на ногах стоять не могут или пока не будет у кого из них переломлено крыло, нога и шея, за что они, однако же, ни мало не сердятся.
Они столько любят кукушечий крик, что целые два часа слушают сию музыку, за которую сим птицам весьма дорого платят, почитая оную за весьма прекрасную. Я знал знатную госпожу, которая сей птице за то только, чтоб она по вечерам пред постелею ее несколько продевала, давала в год жалованья 5000 шпасм, а на наши деньги 5000 фунтов стерлингов. А как воздух сей земли для кукушек холоден, понеже они прилетают туда из теплого климата, то они пробывают там не более трех лет, по прошествии которых опять возвращаются домой, нажив там столько денег, что строят себе великолепные палаты. Приехавшие же оттуда домой посылают на свои места других; и так Каклогаляне никогда не лишаются удовольствия, кое получают от сих птиц.
