Путешествие к живым - [18]

Мы прохаживаемся по деревне. Дома расположены рядами, построены из бамбука и зачастую лучше, чем в соседних деревнях. А вот один из них просто сплетен из ветвей. Листья засохли и внутрь пробивается свет. На пороге — ребенок. У него на руке зияет глубокая рана.

— Родители мальчика бедствуют, — объясняет врач-испанец. Он осматривает руку ребенка. — Укус собаки. — Дает указание сопровождающему нас санитару, и мы идем дальше.

Вот магазин. Это всего лишь лоток, приютившийся под навесом барака. Здесь продают продукты и другие товары. Выставлены флаконы и коробочки — в них кремы для лица. «Придает необыкновенную бархатистость коже», — заверяет одна из этикеток. Я представил себе лица больных проказой женщин, только что встреченных мною в деревне, — эти сморщенные полупарализованные лица с шелушащейся кожей. Как нелепа здесь эта косметическая реклама! И как нелепо, что есть больные, которые отказываются от работы!

Солнце уже клонится к закату, но небо по-прежнему ясно. Жители деревни, мужчины и женщины с обожженными лицами, — люди вчерашнего, сегодняшнего и завтрашнего дня — возвращаются с полей. Возле меня врач-испанец беседует с одним из прокаженных о бале, который должен состояться в ближайшее время в деревне. Мой спутник говорит плохо по-тайландски. Санитар выступает в роли переводчика. Желая ему помочь, врач напевает и, вытянув ладони, воспроизводит движения народного танца.

— Не знаете, как он называется? Это их национальный танец.

Нет, я не знаю. Я думаю о другом. Я всегда опасаюсь, как бы слишком упрощенная истина не заслонила от меня мир. Идет ли речь о счастье или несчастье, я постоянно подвергаю сомнению мое представление о реальном положении вещей, стремясь подметить крошечную мрачную деталь в беспечной радости и едва заметный просвет в безысходном горе.

И это становится для меня новым толчком к уходу, к блужданию по трудным путям в стремлении к иллюзорной цели; порой какая-нибудь сомнительная или просто странная деталь, встретившаяся мне на этом пути, укажет на то, что в моей жизни окончание путешествия никогда не станет конечной остановкой, а лишь привалом, местом, откуда можно повернуть и направо и налево, где одна истина принимает эстафету у другой: я смотрю на бредущего за нами ребенка, искусанного собакой, сынишку прокаженного.

Не послужило ли причиной к такому внезапному бегству в собственные мысли, бегству в вечное сомнение мое знакомство с общиной прокаженных, организованной в качестве опыта в этой деревне? Я только что говорил о надежде. Сейчас распространилась мания рассматривать надежду как сумму индивидуальных надежд. Я понял, сколько в этом заложено произвола. Деревни для прокаженных не нужны, даже если они уже созданы и процветают. Не нужно, чтобы общество, даже временно, вводило в закон исключения. Я считаю, что независимо от характера болезни надо лечить людей среди людей. В этом заключается интерес опыта, проводимого правительством Таиланда и Всемирной организацией здравоохранения. Проказа приходит в нашу жизнь, больные появляются среди нас, здоровых. Их лечат, не отрывая от повседневных занятий и привычного образа жизни. Они выздоравливают и растворяются в безымянной толпе, лица их теряются в непрерывном потоке лиц, но мы знаем, что жизнь этих людей вырвана у смерти.

ИНДОНЕЗИЯ

Дождь в Джакарте

Джакарта, 20 ноября. Вчера вечером мы прибыли в Джакарту. Темнело. На западе вспышки молний освещали огромные чернильно-синие тучи. Перед посадкой мы пролетели над Суматрой. Надвигался муссон. Вся покрытая растительностью, с воздуха напоминающей темно-зеленый мох, Суматра, казалось, не имела ни конца, ни края.

В Джакарте парит. Время от времени город омывают дожди. По-видимому, дождь доставляет прохожим радость: они не ищут, где бы укрыться. Вот едут рикши, с невозмутимым видом нажимая на педали своих велосипедов; рубашки у рикш прилипли к телу, мокрые волосы придают им вид утопленников. Полуголые ребятишки выбегают из домов прямо под струи дождя. На берегах пересекающих город каналов с желтой, загрязненной отбросами водой совершают обряд омовения мужчины и женщины: первые — почти раздевшись, вторые — завернувшись в мокрый узорчатый шелк. Подавляющее большинство жителей страны — мусульмане. Тем не менее на внешнем виде города влияние Востока не сказывается. Повсюду — низкие дома, широкие многокилометровые проспекты разбегаются во всех направлениях. Голландцы предназначали город для торговых целей. Тяжелые двускатные крыши с коньками наверху, как в Амстердаме, вздымаются к небу, которое, несмотря на тучи, источает палящий зной. На краю города, у моря, раскинулась старая Батавия. С постройкой порта по последнему слову техники она опустела и сейчас напоминает старинный голландский эстамп, при изготовлении которого несколько злоупотребили охрой.

Во всем городе, обычно многолюдном и деятельном, сейчас ощущается некоторая скованность. То ли тут сказывается муссон, то ли другие причины — судить не берусь. Хотя я и пробыл в Индонезии всего один день, но уже знаю или, вернее, чувствую, что она сейчас переживает чудесное и трудное время второго дня независимости. Индонезия свободна, но ей предстоит завоевать и другую — экономическую свободу. Это нелегкая задача!