Путь усталости - [12]
Шрифт
Интервал
Тепла в реке спокойная вода,
Повыбит луг и дозревают нивы,
Над лошадьми, жующими лениво,
Прозрачным роем вьются овода.
3. «Короче дни, час осени пробил…»
Короче дни, час осени пробил,
Пятнают зелень кровью георгины,
И лиственниц желтеющих вершины
Уж осыпают желтый шорох игл.
Крадется ночь по комнатам пустым,
За окнами холодный сумрак стынет,
Еловых шишек, тлеющих в камине,
Медлителен ароматичный дым.
Шуршат журнала желтые листы,
Уютен угол старого дивана,
А дождь все льет, упорно, неустанно,
И тонут вещи в сумерках густых…
Нет на полу знакомого ковра,
На всем безжизненной уборки глянец.
Каникулы окончены, пора
Мне в городе надеть на спину ранец.
А дом, закрытый плотно на засов,
Заснет, сомкнув дремотно веки ставень,
И будет чист вокруг разбег снегов,
И галок лет в холодном небе плавен.
Когда ж зазеленеет снова сад,
И солнце выпьет луж весенних сырость,
Я радостно вернусь сюда назад,
И кто-то скажет: как Володя вырос!
«По-старинному дом обставлен…»
По-старинному дом обставлен,
Без веселых, живых затей,
В узких щелках прозрачных ставен
Солнца свет и крики детей.
Любят кладбища только птицы,
Только бабочки и цветы,
Только то, что к небу стремится
От шумливых дней суеты.
Мое тело давно остыло,
Мир вокруг только узкий склеп,
Все, что было когда-то мило,
Отдал я за насущный хлеб.
Даже те, кто меня любил,
Пропустили день похорон,
Сам себя я отнес к могиле,
Сам земной отвесил поклон.
Пусть не знает никто, что призрак
Обитает теперь мой дом,
Только мертвый живым не близок —
Им со мною холодно в нем.
Где-то близко птица запела,
В черной вазе цветов букет.
Вот и бабочка залетела
В приоткрытый рамы просвет.
Касабланка, 15 августа 1960
ЭЛЕГИЯ[32]
Я о многом хочу навсегда позабыть и не помнить:
Как сияли газоны от лунного блеска росы,
И о том, как за парком ночами стонали гармони,
И вели перекличку ночную дворовые псы.
Я хочу полюбить этот душащий каменный город,
Где я только пришлец из чужой непонятной страны,
Полюбить фонари, мостовые, фасады, заборы,
И чахоточный лик городской худосочной весны.
Но смогу ль до конца эту жизнь ощутить и понять я,
За убогое счастье сурового Бога хваля,
Чтоб не мучил костюм из лавчонки готового платья,
И дешевенький галстук мне шею не жал, как петля!
Иль уже до конца в этом мире расчетливой скуки
Проживу и умру, как ненужный дворянский поэт,
И весеннею ночью, под сонного города звуки,
Я к виску своему, не спеша, поднесу пистолет.
Будет лучше мне там, на пологой кладбищенской горке.
Белым пухом могилу осыплют весной тополя.
Будет суслик свистать, серым столбиком ставши у норки,
И, как в солнечном детстве, опять будут близки поля.
БУДАПЕШТ
Графу Павлу Телеки
В этих улицах, сожженных жаждой чуда,
Редки люди и автомобили:
Над собором королевской Буды
Тишина и слава опочили.
Голубая патина столетий
Заползла в излучины фасадов,
Пудрою морщин покрывши сети
На лице блистательных Арпадов.
И уйдя в души своей глубины,
Одряхлевшие дворцы магнатов
Жадно дышат запахом равнины,
Конским потом и прохладой мяты.
На горе, над временным и тленным,
Тщетно ожидая вышней кары,
Крепости израненные стены
Стерегут далекие пожары.
А внизу на влажном дне долины,
Безучастный к созерцанью неба,
Новый город, в алчности звериной,
Жаждет золота и просит хлеба.
Снисходя к простым житейским мукам,
Отразившись в олове Дуная,
Сант-Штиван простер над Пештой руку,
Проклиная и благословляя.
«Безобразной, измятой гирляндой…»[33]
Безобразной, измятой гирляндой
В небе виснет чугунный балкон,
Нежно пахнет старинной лавандой
Под ногами разбитый флакон.
Символ в нем и нелепая шутка, —
Сердце Вены в осколках лежит.
Ветер в пляске стремительно жуткой
Снег стеклянный метет и кружит,
Смертным воплем завыла сирена
Над собраньем амуров и нимф,
И беспомощно-пышная Вена
Превращается в призрачный миф.
Мишура с древних стен облетела,
Старомодный, тяжелый наряд.
Кирпичи, как немытое тело,
Из лохмотьев фасадов глядят.
Запыленный орел Арсенала
Всхолил перья израненных крыл,
В грозных клювах шевелятся жала,
В горле клекот предсмертный застыл.
Элегантность поправшие Вены,
Заменившие ситцем атлас,
Из разбитых витрин манекены
Ширят дыры невидящих глаз.
Все непрочно здесь. Хрупко и бренно,
Декорация, карточный дом.
ВАВИЛОНСКАЯ БАШНЯ
Венедикту (Александровичу) Коссовскому
Все упростить, опошлить, прикрепить
К какой-нибудь затасканной доктрине,
Чтобы ленивой мыслью опочить
На взбитой сотню лет назад перине.
Мы дьяволу приделали рога,
Мы Саваофа облачили в ризы,
Чтоб легче было нам и проще лгать,
Назвавши истиной свои капризы.
Веками с Богом мы войну ведем,
Ослеплены своим убогим знаньем,
Но только рушим и воссоздаем
Все то же неоконченное зданье.
Пусть в небо поднялись крылатые быки,
Пускай Троянский конь заменен танком,
Пускай менялы с Форума лотки
Давно укрыли за фасадом банка.
Извечно непокорные Творцу,
Мы заняты постройкой новых башен,
И, золотому кланяясь тельцу,
Уходим от полей, домов и пашен.
Не видим мы смешение языков,
Не слушаем, что говорят руины,
Не чувствуем невидимых оков,
Упорно над работой горбя спины.
Но если вдруг очнуться и взглянуть
На мир простым и ласковым вниманьем,
То каждого из нас охватит жуть
Пред тайной нерешенной мирозданья.
Касабланка, 28 июля 1960
АДАМ
Татьяне Николаевне Дерманжогло