Путь на Индигирку - [34]

— Подгони сюда лошадь, — сказал я, — возьмем все бивни, а потом в Дружине я отберу самый хороший, сейчас некогда.

Данилов прекратил спор, привел под уздцы лошадь, опасливо косившую лиловым оком на груду бивней, и принялся помогать мне укладывать бивни в сани. Вскоре розвальни стали походить на доисторическое чудовище с торчавшими по бокам выгнутыми страшными клыками. Семенов вышел нас проводить, увидел живописную картину и принялся пританцовывать на снегу и- хохотать. Из юрты высыпали все работники райкома и тоже покатывались со смеху. Я объяснил, в чем дело.

— Жадность никогда до добра не доводила!.. — смеясь, воскликнул Семенов. — Как же вы сами поместитесь в санях? Этих клыков хватило бы на пять музеев, если бы были целыми. Послушай моего совета: побросай их на дороге, никому они не нужны.

Я молча пожал руки провожавшим, и мы с Даниловым зашагали рядом с санями, я опасался влезать в них на виду у людей, не так это было просто. Миновали последнюю юрту, дорога вошла в кустарник.

— Стой, — мрачно сказал я. — Давай садиться.

— Садись, — сказал Данилов и остановил лошадь.

Я залез в сани, с ожесточением растолкал бивни и, втиснувшись между ними, опустился на сено. Данилов дернул вожжи, зашагал рядом с розвальнями. Какой-то бивень подпирал мне спину, какой-то давил на грудь. Ясно было, что Данилову места нет. Я выкарабкался из-под клыков, встал на колени, с трудом приподнял один бивень и вывалил его на обочину дороги.

— Садись, — сказал я.

Данилов, не оборачиваясь, помотал капюшоном кухлянки и упрямо продолжал шагать рядом с санями. Я вывалил за борт второй бивень.

— Место есть, Коля, садись… — крикнул я.

Данилов обернулся, оглядел клыкастые сани и, помотав головой, сказал:

— Тебе кость нужен, я пешком пойду, лошадь жалка, не потянет… — Он помолчал и, вышагивая возле саней, заметил: — Первый раз вижу человек, который так много плохой кость забрал. Кому будешь торговать?

— Стой! — крикнул я.

Данилов одержал лошадь, сани остановились. Я принялся выворачивать из сена и выкидывать на обочину один бивень за другим. Остался последний. Приподняв, оглядел я его со всех сторон. До того он был обшарпанный, грязный, расщепленный с обоих концов, растрескавшийся на слои, что я без малейшего сожаления выбросил и его.

— Все! — сказал я. — Садись, поехали, и так много времени потеряли. — На душе у меня стало легко и хорошо. — Спасибо за науку, — сказал я, когда Данилов устроился в передке саней и взмахнул вожжами.

— Какой наука? — удивился Данилов. — Я тебе плохого не хотел. Места не был садиться, лошадь жалел. Хочешь, заберем обратно вся кость, если тебе нада? Я пешком пойду.

— Ну нет, — сказал я, — с меня хватит этих переживаний. Вполне!

— И мне хватит, — сказал Данилов, видимо, все же имея в виду нечто иное, чем я. — Будем погонять?

— Давай… — сказал я. — Заря-то какая, вся в золоте… — воскликнул я, вглядываясь в сверкающие нити и как бы светившиеся изнутри башни замка. — Хорошо!

— Хорошо! — от души согласился Данилов.

Лошадь пошла рысцой, и острый ветерок заставил меня прикрыть рукавицей лицо и сузить глаза. Не хотелось отворачиваться от жаркой светлой страны за синей полосой тайги на далеком берегу озера…

— Эх, плоха Наталья! — вдруг сказал Данилов.

Я молчал, так неожиданно было его замечание.

— Она плохая или ей плохо? — спросил я, наконец приходя в себя. Созерцательное настроение покинуло меня.

— Федор драмкружок не пускает… Жалка девка!

— А ты бы поговорил с Федором… — сказал я и, радуясь тому, что Данилов сам начал откровенный разговор, который у меня с ним не получался, и встревоженный его сообщением.

— Он говорит: не твоя дела… Он и меня не пускал, а я ходил, — простодушно добавил Данилов.

— Почему же не твое дело? Ты его друг, товарищ.

— У него нет никакой друг, одна Наталья… — как-то горестно сказал Данилов и, повернувшись ко мне и посмотрев мне в лицо, добавил — Я правда говорю.

— Ты ему жизнь спас, как же ты не друг ему? Ты настоящий друг.

— Нет! — решительно сказал Данилов. — Я ему жизнь не спасал, так проста получилось… Настоящий друг ему Наталья. Больше никого у него нету. Если бы я был друг, я бы тоже не пошел драмкружок. Наталья друг ему, она не пошел…

Лошадка бежала ровной рысцой, полозья иной раз поскрипывали в неглубоком, надутом за ночь пургой затвердевшем снегу.

— Он плохой человек, — сказал я после недолгого молчания, — как он может не пускать Наталью, если он ей друг?

— Ты говоришь плоха, — с упрямыми нотками в голосе сказал Данилов. — Я знаю, он хороший человек…

— Откуда ты знаешь?

Данилов молчал. На этом разговор оборвался. Мы то ехали на санях, то бежали по очереди сзади, чтобы разогреться, то шагали перед лошадью, давая ей отдых, но ни Данилов, ни я больше не вступали в спор о Федоре, я понял, что переубедить моего товарища мне не удастся.

В Дружину мы прикатили поздним вечером, Данилов свернул на конбазу. Странное щемящее чувство против воли овладело мной, я редко буду видеть человека, которого эти два дня соединяла со мной дорога. Мы будем жить в разных домах, и каждый из нас будет занят своим делом. Не знаю, испытывал ли это же чувство Данилов. Он возился с упряжью, освобождая лошадь от ремней и оглоблей, и не смотрел на меня. Я скинул кухлянку в теплой комнатке при конбазе, вышел наружу, пожелал Данилову спокойной ночи и отправился к себе в палатку. На улочке оглянулся, в сумерках вечера Данилов стоял у саней, опустив руки, и смотрел мне вслед.