— Он спас жизнь товарищу, — сказал я, — прыгнул в трюм и выбил человека своим телом из-под тяжеловеса.
— Это на него похоже, — кивая, сказал Семенов. — Очень похоже, он бывал, как бешеный. Не потому, что хотел кому-то помочь, он был злой на всех, несдержанный, от него можно было ждать чего угодно. Какой же он стал теперь?
— Мне приходилось мало с ним встречаться, — сказал я уклончиво. — И без него дел хватает.
Семенов посидел молча, наклоняя голову, точно соглашаясь со мной, но сказал требовательно и строго:
— Ты должен помочь ему стать правильным человеком. Это твоя обязанность, ты пришел к нам оттуда, из самой Москвы, у тебя образование, ты много знаешь, прочел много книг. А он? Что знает он? — быстро заговорил Семенов. — Видел одну тайгу, пережил смерть родителей, холод, сам едва не помер с голоду. Кто же, как не ты, должен ему помочь? Пришел твой черед помогать, ты живешь рядом с ним в затоне. Разве я не прав?
— Со всех сторон мне только и говорят, что я должен делать: и драмкружком руководи, и комсомольскую работу веди, и заметку о человеке, который со мной не хочет знаться, пиши, и кого-то воспитывай… И никто не может сказать, как все это делается? Я не умею, понимаешь?
— Жизнь сама покажет, — сказал Семенов. — Я по себе знаю, и только не надо торопиться… Давай выпьем еще чаю. Может, ты будешь ночевать здесь? Я сплю пока на своем столе, а ты ляжешь на соседнем, положишь кухлянку.
— На столе я спал в прорабской конторке на Кузнецкстрое, — сказал я, — только у меня вместо кухлянки тогда был тулуп. А за окном — доменная печь, вся в лесах и гирляндах электрических огней…
— Ну теперь я тебя уже никуда не отпущу, будешь мне рассказывать о Кузнецкстрое. Ведь я никогда не видел даже поезда…
Мы потягивали из кружек горячий ароматный плиточный чай и рассказывали друг другу о том*, что знали: я про Кузнецкстрой, он об охоте, о Якутске, о своей новой должности секретарем райкома, об Абые. Лишь о Данилове не сказал больше ни слова. Может быть, винил себя в том, что плохо отозвался о нем и не хотел настраивать меня против этого человека.
От Семенова я узнал, что в районном центре живут не только охотники и рыболовы, но и резчики по мамонтовой кости. Клыйи мамонтов находят по берегам таежных рек весной, когда начинает таять вечная мерзлота. Как-то в половодье абыйские охотники видели огромную тушу мамонта, плывущую по Индигирке среди вывороченных с корнями стволов деревьев.
— Посмотреть бы эти клыки, —мечтательно сказал я. — Никогда не держал в руках мамонтовую кость…
— Эка невидаль! — усмехаясь, сказал Семенов. — Утром зайди за нашу юрту, там в яме свалено штук десять… Потрескались от старости; для резчиков не подходят.
— А можно взять один себе? — осторожно спросил я.
— Да хоть все забирай, — Семенов рассмеялся. — Только они тяжелые, как ты с ними управишься?
— Ничего, как-нибудь!
Проговорили мы с Семеновым до глубокой ночи. Проснулись оттого, что в комнате появились работники райкома, быстро вскочили, убрали со столов одежду, привели себя в порядок. Формальности с учетом были закончены быстро, после завтрака мы с Даниловым собрались тронуться в обратный путь, он пошел запрягать лошадь. Семенов сунул мне в руки толстую свернутую в трубку тетрадь в клеенчатом переплете.
— Мой дневник, вел его, когда охотился на побережье в Арктике, — сказал он. — Может, пригодится для газеты. Не удивляйся, встретишь грамматические ошибки, буду благодарен, если поправишь. Одна только просьба: там есть записи о плохом человеке, я даже имени его не упоминал, вычеркни все, оставь то, что было хорошего. Так, наверное, правильнее. Зачем вспоминать про плохое?
Дневник охотника на арктическом побережье! Такого журналистского везения и ожидать было трудно. Я сказал, что обязательно прочту, если можно, какую-то часть дневника подготовлю к печати, а тетрадь верну.
И тут я вспомнил о клыках мамонта. Позади райкомовской юрты под снегом действительно были навалены дугообразные заостренные с одного конца бивни. Я залез в яму и, стоя по колено в снегу, с трудом выволакивал на свет божий один бивень за другим. Все они растрескались от времени на костяные буровато-желтого цвета слои, похожие на годовые слои дерева, некоторые клыки превышали мой рост, были неподатливы, как-то странно выворачивались из моих рук. Я спешил, надо было поскорее трогаться, раскраснелся, вспотел. На краю ямы выросла груда бивней, и я никак не мог выбрать себе что надо: то более или менее сохранившийся бивень, будучи поставлен одним концом в снег, был слишком мал, не доходил мне и по грудь, то подходящий, как мне казалось, по размеру гигант весь расщепился на слои, напоминая гнилое изогнутое бревно, то у клыка был выщерблен острый конец… За этим занятием меня и застал Данилов. Постояв некоторое время у ямы и с изумлением понаблюдав мою работу, он сказал:
— Эта кость плохой, как гнилой дрова…
— Да причем тут дрова?..
— Зачем ты чистишь помойка? Они сами все уберут, нам ехать давно пора… — не унимался Данилов.
— Хочу выбрать на память, — сказал я. — Это же бивни мамонтов.
— У тебя дома никогда не был такой мусор? — удивился Данилов.
