Путь к вершинам, или Джулиус - [69]

Он захлопнул дверь и нажал кнопку лифта. При виде хозяина Мэндер подпрыгнул от неожиданности и спрятал газету, потом распахнул дверцу и приподнял за уголок шляпу.

– Куда прикажете, сэр?

Джулиус на мгновение задумался: есть ли вообще на свете такое место, куда бы он хотел уехать? Он вдруг с какой-то нелепой досадой понял: он так богат, что достаточно одного его слова, чтобы в его распоряжении оказались все, какие угодно, поезда, пароходы, автомобили, гостиницы. Скажи он сейчас: «Мэндер, мы едем в Тимбукту» – тот возьмет под козырек и ответит: «Да, сэр».

Джулиус оглядел улицу – все тот же бесконечный поток автомобилей и пешеходов – и произнес:

– Домой, Мэндер.

Джулиус угрюмо смотрел в окно, опершись подбородком на трость. Он думал о большой библиотеке на Гросвенор-сквер с лестницами, приставленными к шкафам, и о том, что он никогда не читает эти книги. Кому они вообще нужны? Рейчел точно нет – она покупала новомодные романы. До полок дотрагивались разве что младшие горничные, когда вытирали пыль. Сам Джулиус вообще не заходил в библиотеку. Его вдруг накрыло осознание того, что вся его жизнь – сплошной фарс, все его деньги – лишь грандиозная манифестация непонятно чего. Потому что всем все равно. Никому это не интересно. Ему, Джулиусу Леви, сегодня пятьдесят, и что? Хотя, может, это действительно не так уж интересно?

– Подать машину позже, сэр?

Надо ли? Зачем?

– Сегодня нет, Мэндер.

На подносе ждут письма. Ему незачем их открывать – секретарь просмотрит и на все ответит. Работать теперь совсем не нужно. Все делает прислуга. Удивительно, что мыть руки и отправлять естественные потребности еще приходится самому. Он пересек холл, галерею и по дальнему коридору дошел до своих уединенных покоев. Его кабинет, его святилище, в котором он столько работал по ночам, потому что ему всегда не хватало времени, день пролетал слишком быстро. А теперь впервые в жизни время тянется так долго. Он помедлил, прежде чем открыть дверь, – ему показалось, что даже за звуконепроницаемыми стенами слышатся какие-то звуки. Тихая музыка? Да, опять тот зов, тот крик, переходящий в шепот. Звук флейты. Кто-то играл на флейте Поля Леви. Он приоткрыл дверь, и тут же в ушах зазвучала чистая и дерзкая нота. Однако это был не далекий загадочный всхлип душевной боли, как у отца, не шепот вечности за облаками, не робкие и бесплотные грезы, но ода жизни и любви, ослепительной красоте и отважному смеху, приключениям в горах, на море и в лесных дебрях; триумфальная песнь, первобытный зов. Джулиус заглянул в комнату и увидел ее: она стояла у окна и играла на флейте, глядя на плывущие в небе облака. Потом привстала на цыпочки, будто так музыка взлетит еще выше, нарушая, разрывая безмолвие, царящее в мрачном кабинете.

Ее вьющиеся золотистые волосы были зачесаны назад и убраны в тяжелый узел на затылке. Ножкой она весело и нетерпеливо отстукивала ритм по полу.

Она повернулась на звук открывшейся двери и улыбнулась, встретившись с ним взглядом.

Джулиус не улыбнулся в ответ; он смотрел на ее лицо, фигурку, руки, держащие флейту, золотистые волосы, охватил взглядом весь силуэт, выделяющийся на фоне окна, и неожиданно ощутил буйный восторг – доселе неизведанное чувство, резкое, как боль от ожога, и первобытное, как вкус крови. Его мозг пронзила мысль: «Я принадлежу ей, а она принадлежит мне».

Это была Габриэль.

Часть четвертая Поздняя зрелость (1910–1920)

Джулиус Леви заново открыл, что у него есть Габриэль, и ему казалось, что ничего более чудесного с ним в жизни не происходило.

Случившееся бодрило его и будоражило новизной ощущений. Несмотря на то что он едва ее знал, она была частью его самого, а потому, знакомясь с ней заново, он будто бы разгадывал некую тайну, столь же глубоко личную, как знание о каком-то своем недуге, не предназначенную более ни для кого ни на небе, ни на земле, заставляющую полностью, до одержимости, сосредоточиться на самом себе.

Габриэль появилась в нужный момент, как раз тогда, когда в его жизни и работе наступил застой – труды и достижения остались в прошлом, а приобретенные знания и опыт превратились в ничто.

Он исходил столько дорог, но они все как одна вели в никуда и не давали ничего. Он пресытился жизнью, как пресыщаются едой и питьем, и с годами утратил к ней вкус.

Утехи молодости остались в прошлом вместе с юношеской кипучей энергией, амбициями, жаждой труда. Все это у него было, все это он равнодушно пережил, а теперь, когда он мог отправиться, куда душа пожелает, жизнь утратила свою привлекательность – не осталось ни стремлений, ни желаний.

Он перешагнул пятидесятилетний рубеж, тело и разум его претерпевали определенные изменения – ему нужен был импульс к жизни. И вот появилась пятнадцатилетняя Габриэль, ослепительно юная, пышущая здоровьем и жизненной силой, которыми она могла поделиться с ним, потому что была частью его самого. Она станет для него отдушиной, какую мальчик находит в мечтах, а мужчина – в работе и любовнице.

Он помог ей появиться на свет, и теперь в его жизни пришло время для нее.

Эта жадная любовь к дочери возникла стремительно, подобно тому, как от спички разгорается бушующее пламя, пожирающее все вокруг, простирающее свои огненные щупальца все дальше и выше, превращаясь в пожар, который невозможно потушить. Для Джулиуса теперь не существовало никого и ничего, кроме Габриэль; ему казалось, что каким-то образом он предвидел все это, когда пятнадцать лет назад собственными руками помог ей появиться на свет.