Путь к свободе - [240]

3

В подземелье — тишина. Двигались призрачные фигуры людей. Они торопливо, бесшумно спускались по склонам туннелей вниз, к штабу партизан. Они стекались, как множество ручьев стекаются после ливня в один общий кипящий поток, несущийся к свободному выходу в море.

В галерее штаба стояли молча, хмурили черные, обросшие лица. Раненые опирались на палки. Сюда приползли и больные, сюда привели и слепых и глухих, пострадавших от газов и обвалов.

В шелесте голосов от одного к другому неслось счастливое слово:

— Уходим… Уходим…

В самой середине толпы появился Ковров. Он окинул взглядом партизан и спросил у Ставридина:

— Сколько всего на ногах?

— Все, все на ногах! — встрепенулись те, которые стояли, опершись на палки, и те, кто лежал на земле.

Здесь было около сотни раненых и больных, и каждый стремился объявить, что он чувствует себя хорошо, что он может двигаться. Тяжелобольные и раненые напрягали все силы, стараясь подняться и удержаться на ногах.

— Товарищи, спокойно, — сказал Ковров.

Все стихли.

Ковров продолжал:

— Ход прорыт. Теперь в сумерках пошлем разведку и нынче же ночью уйдем. Сохраняйте порядок, товарищи. Не шумите, не волнуйтесь. Как разведка сообщит, сейчас же уходим.

Краткая речь Коврова убедительно подействовала на партизан. Тихо, радостно переговаривались они, приготовляясь к уходу.

В длинный туннель, где помещался лазарет, пришли партизаны, все командиры, в том числе Ковров и Пастернаев. Они осветили фонарями туннель. Такого множества света не видел еще подземный лазарет. И, ослепленные огнями, раненые сползались в кучу, настороженно, молча ожидая, что скажут пришедшие.

Ковров выступил вперед и, как всегда, просто, открыто сказал:

— Мы пришли проститься с вами, нашими ранеными братьями… Бесполезная смерть — самое страшное преступление. Ход прорыт. Мы уходим сегодня. Уходим, чтобы не погибнуть бесполезно. Или умрем в бою, или будем снова бороться и освободим, спасем вас, дорогие товарищи бойцы. Простите нас…

Ковров услышал судорожный плач. Он порывался сказать еще что-то душевное и простое, но не мог. У него сдавило комом горло, и он отвернулся.

Раненые подползали друг к другу, обнимаясь, рыдали, смеялись, прерывисто и дико.

— Братики, не бросайте…

— Добейте!

— Я с вами!

— Рота, по цепи — пли!

— Взрыв!.. Взрыв!..

— Берегись!

— Прощай…

Туннель гудел. Ковров стоял прямо, сжав зубы, закрыв глаза ладонью.

— Братец, братец…

Из груды раненых выполз человек. Он поднял руки, слепо тыча вперед растопыренными пальцами. Подполз к самым ногам Коврова.

— Братец, постой, не уходи… — всхлипывал раненый.

Ковров смотрел в его широко открытые, словно остекленевшие глаза.

— Братцы, я ослеп! — жалобно выкрикнул раненый.

Ковров опознал в нем рабочего, с которым когда-то вместе работал на заводе. Слепой обхватил Коврова за ноги.

— Газы, газы отобрали свет у меня! Я не вижу, кто ты…

— Я — Ковров… Сергей Ковров!

Ковров нагнулся к рабочему, обхватив крепко, стал целовать голову, лицо.

— Пой-й-ди… если будешь жив, — дрожа, говорил слепой, — к семье моей… Поцелуй малютку и жену… скажи, что я умер за их жизнь, умер в под-земе-лье.

Слепой упал на груду соломы и заплакал.

4

Партизаны поднимались по уклону. Едва переставляя ноги, люди тихо плелись один за другим, растянувшись в туннеле длинной вереницей молчаливых теней.

Подойдя к месту, где был прорыт выход, партизаны потушили свет и, припав к мокрому известняку, замерли.

Ковров взял с собой бойкого подростка, и они полезли по прорытой норе кверху. Когда Ковров просунул в отверстие голову, в его лицо пахнуло свежестью и ароматом полей. Он жадно пил воздух, пьянея от него, точно от молодого вина. Потом осторожно вылез наружу; за ним парнишка. Они поползли по мокрой от росы траве к стене огорода. Припали к земле, медленно осматриваясь вокруг. Вслушивались…

Не плачь, не плачь, моя Марусенька,

Тай не плачь, не журися,

За свово казаченька

Богу помолися…

Белые пели у костров старую казацкую песню.

Ковров и парнишка лежали безмолвно. Всюду, куда они ни смотрели, в теплой и влажной ночной степи горели костры, вокруг них толпились человеческие тени, гомонили, ругались и пели…

Ковров воочию убедился, что место выхода находится в плотном кольце белых войск. Он шепнул:

— Возвращаемся.

Осторожно вползли обратно в подземелье. Все партизаны столпились вокруг Коврова. Он глухо объявил, что выйти в прорытый заход нельзя.

Это известие было встречено глубоким молчанием. Единственный фонарь, который держал в нетвердых руках Ставридин, слегка разрывал своими неверными лучами сумрак, в котором чуть маячили головы партизан. Подавленные, все стояли не двигаясь. Ковров вспомнил о доме, о матери, о своих сестрах, о том, что он единственный кормилец. Воспоминания эти тяжко давили грудь. Наконец, словно решив что-то, Ковров тряхнул головой:

— Товарищи, выход есть!

Партизаны словно очнулись.

— Как?

— Откуда?

— Кругом же войска…

Ковров сказал:

— Да, товарищи, кругом белые, кругом опасность, но уйти можно… Выход все-таки есть.

— Верно, на прорыв придется, — упал глухой голос Став-ридина.

— Куда там, невозможно, — произнес кто-то.

Все как бы онемели. Стало так тихо, что казалось, было слышно, как бьются сердца партизан.