Путь-дорога - [10]
— Гляди, парень, — сказал он, подводя Максимку к полкам. — Хозяйство наше нехитрое, а сноровки требует. Будешь мне на выдаче и на приёмке помогать. Это, к примеру, что?
Он взял с нижней полки из груды тускло поблескивающих металлических стержней один, с раздвоенным и сплюснутым концом.
— Ну, лом, — неуверенно сказал Максим.
— Не ну, лом, а лом-лапа, костыли из шпал выдергивать. Так и запомни. А это, к примеру, шпальные клещи, — он показал на длинные щипцы, похожие на огромные изогнутые ножницы. — Этими шпалы таскают, видал на путях? А вот они, вилы для щебня. Тебя звать-то как?
— Звать Максим.
— Значит, Максим, приучайся. Бригадир утром придёт, по списку инструмент потребует, а мы с тобой выдавать будем. Скажем, ключей гаечных восемь штук, домкратов ручных — четыре, декселей — десять. Или, скажем, подбоек, шпалы подбивать… Механику эту сразу не постигаешь, так ты помаленьку. Бригадир выдаст нам бирку, мы её вместо расписки сохраним. А вечером бригадиры обратно инструмент привезут сдавать. Наше дело — сверить, чтобы всё точно по счёту и в исправности. Бригадиров одних двенадцать человек. Если же потребуется, сами на грузовике к перегону инструмент свезём. Соображаешь?
— Соображаю, — сказал Максимка уверенно и тряхнул головой.
Теперь этот угрюмый его начальник больше не казался ему неприветливым, так ласково светилось его немолодое, морщинистое лицо.
— А как инструмент раздадим, время у нас, выходит, свободное, тут мы его для дела используем. Видал верстак? Плотничал я раньше, по годам и здоровью в кладовщики перевёлся, а, между прочим, если потребуется вилам или лопатам ручки сменить, сам и сменю.
— Соображаю, — повторил Максимка.
— А раз соображаешь, ты для начала уборку произведёшь. Инструмент на перегон уже забрали, так ты того… Стружки заметёшь, пол подмоешь, а то уборщицам и жилых вагонов хватает. Да и не люблю я, когда кто чужой здесь распоряжается. Звать меня Зотов, товарищ Зотов. Если спросить что надо, спрашивай…
Он нахмурился и опять превратился вдруг в неприветливого и угрюмого.
Конечно, это первое задание не слишком обрадовало Максимку. Но в маленькой печурке, куда товарищ Зотов велел сносить накиданные у верстака стружки, так весело загудел разгоревшийся огонь — кладовщик затопил её, чтобы развести столярный клей, — что Максимка тоже развеселился.
С широких полок выглядывали свёрла, фонари, на одной были сложены зачем-то фуражки с жёлтым верхом, сигнальные щитки, внизу темнели какие-то станки с торчащими, как руль, рукоятками…
— Воду принесёшь из бака, что возле кузни, — приказал Зотов. — Тряпка, вот она. Правила знаешь? На пути чтобы без дела не выходить и сигналы слушать! Понял?
— Я знаю, — ответил Максимка торопливо. — Меня Игнатий Иванович, мастер ваш, вчера учил. Правилам про технику безопасности.
— Ишь ты… безопасность! У нас глаз да глаз нужен, до греха недалеко: день и ночь поезда ходят. Игнатий Иванович — большого порядка человек! Ну, действуй!
Зотов отошёл к верстаку.
Потряхивая цинковым блестящим ведром, Максимка спустился по приставной лесенке и побежал к разрывавшему поезд проходу, в просвете которого виднелся лес.
Игнатий Иванович не зря учил Максимку технике безопасности. Кочевая жизнь и работа на путевой машинной станции, поблизости от то и дело проходивших поездов, требовала постоянного внимания и осторожности.
Конечно, предлагая Максимке остаться у них. Игнатий Иванович подумал и об этом. Но сам он так привык и так хорошо знал эту необычную жизнь и работу, что вовсе не считал её более опасной, чем любую другую. Были у Игнатия Ивановича и другие соображения, о которых он пока помалкивал.
Для Игнатия Ивановича и Татьяны Ивановны поезд с его обитателями был любимым, понятным и неотделимым от них источником постоянных радостей и огорчений. Если бы кто-нибудь предложил им вернуться в город, вести там спокойную жизнь, без постоянных переездов с одного участка на другой, они приняли бы это, как обиду: слишком много сил и лет было отдано работе на железной дороге, и считали они эту работу хоть и трудным, но почётным делом.
Майора Андреева, начальника, Игнатий Иванович знал ещё с войны, когда их ПМС — путевая машинная станция — была переброшена в район Сталинграда для восстановления разрушенных путей. Об этом тяжёлом времени Игнатий Иванович вспоминал с гордостью, но рассказывать из скромности не любил. Если же случалась какая неполадка, говаривал:
— Разве ж это трудность? В сорок втором мы под бомбами своими руками сколько километров пути в пригодность привели! Во фронтовой полосе стояли!..
Для большинства рабочих Игнатий Иванович и Татьяна Ивановна были не просто дорожный мастер и жена этого мастера: к ним шли со своими заботами и нуждами все, от подавальщицы из столовой до врача с медпункта. Приходили не раз и спрашивали совета и старший инженер и замполит.
Татьяна Ивановна была судьёй и помощницей во всех бытовых делах и спорах, её любили, но и побаивались. Маленькая и решительная, она появлялась, как гроза, то в вагоне-прачечной, то в вагоне-магазине, то в столовой, то в клубе, то у завхоза, то у коменданта.
