Путь длиной в сто шагов - [9]

Например, шарфы. Мама обожала свои дупатта.

Не знаю точно, почему именно, мама иногда брала меня с собой во время своих тайных вылазок в город, как если бы я был единственным, кто мог понять ее страстное увлечение покупками. По правде говоря, эти походы были весьма невинными: она покупала один-два шарфа, может быть, пару туфель и только изредка – дорогое сари. Мне покупалась раскраска или книжка с комиксами, а заканчивали мы кутежом в какой-нибудь закусочной.

Это был наш секрет, приключение, приберегаемое только для нас двоих. Мама, я думаю, хотела сделать так, чтобы я не чувствовал себя потерянным среди всей этой суеты, ресторанных хлопот и требований отца; к тому же я был в семье не единственным ребенком. (Быть может, мама и не выделяла меня среди других детей так, как мне того хотелось бы. Позднее Мехтаб рассказала мне, как мама по секрету водила ее в кино, а Умара – кататься на картах.)

А иногда дело было вовсе не в удовольствии от хождения по магазинам, а в удовлетворении какого-то другого, гораздо более сокровенного голода; она, бывало, стояла некоторое время перед витриной, задумчиво причмокивая губами, а потом вела меня в совершенно другую сторону, например в Музей принца Уэльского, разглядывать миниатюры эпохи Великих Моголов, или в планетарий имени Неру, который снаружи всегда казался мне гигантским фильтром турбины, воткнутым в землю боком.

В тот день, о котором я говорю, мама только что закончила работать над годовым балансом ресторана для налогового инспектора (тяжелый труд, занявший две недели). Теперь задача была успешно выполнена, все бумаги, касавшиеся очередного прибыльного года, были полностью оформлены, и мама решила вознаградить нас маленькой вылазкой на автобусе номер 37. Однако на этот раз мы пересели потом на другой автобус, заехали еще дальше в шумный город и очутились в районе, где бульвары были такими же широкими, как Ганг, вдоль улиц сплошь тянулись большие стеклянные витрины, у дверей стояли швейцары, а тиковые полки за стеклом были отполированы до сияющего блеска.

Мы зашли в магазин под названием «Последний крик моды», торговавший сари. Мать, стиснув руки под подбородком, любовалась рулонами материи, башнями громоздившимися до потолка, яркими бирюзовыми и серыми, как кротовья шубка, в изумлении поглядывая на хозяина-парса, который, забравшись на стремянку, передавал своему подручному, стоявшему у его ног, рулоны самых сочных и ярких шелков, какие только можно представить. В глазах у мамы стояли слезы, красота и великолепие этих тканей, казалось, ослепляли ее, как при взгляде на солнце. Для меня в тот день мы купили модную голубую хлопковую куртку, на груди у которой почему-то была вышита золотом эмблема гонконгского яхт-клуба.

Полки соседнего магазина, торговавшего эфирными маслами, были заставлены красивыми янтарными и синими стеклянными бутылочками с горлышками, вытянутыми, как у лебедей. Женщина в белом лабораторном халате капала нам на запястья маслами, насыщенными ароматами сандалового дерева, кофе, иланг-иланга, меда, жасмина и розовых лепестков, пока мы совершенно не опьянели от них, чуть не до тошноты, и поспешили выйти на свежий воздух. Потом мы пошли посмотреть туфли в настоящем дворце, там мы сидели на позолоченных кушетках с позолоченными подлокотниками и ножками в виде когтистых львиных лап. Витрину обрамляла инкрустированная стразами буква омега, а на самой витрине, на стеклянных полках, как редкостные драгоценные камни, были выставлены туфельки на шпильках, туфли из крокодиловой кожи и сандалии, окрашенные в ярко-лиловый цвет. Я помню, как продавец преклонял колени перед мамой, как если бы она была царицей Савской, а мама, как девчонка, поворачивала ногу, обутую в золотую сандалию, так, чтобы я мог увидеть ее в профиль, и спрашивала:

– А? Что думаешь, Гассан?

Но лучше всего я запомнил, как на обратном пути к автобусу номер 37 мы проходили мимо занятого офисами высотного здания, на первом этаже которого размещались портной, канцелярский магазин и странного вида ресторан под названием «Ла фуршет», располагавшийся под бетонным козырьком с видавшим виды французским флагом.

– Пойдем, Гассан, – сказала мама. – Пойдем. Попробуем.

Хихикая, взбежали мы по ступеням вместе с нашими пакетами, толкнули тяжелую дверь и вдруг умолкли. Изнутри ресторан был похож на мечеть – темный и угрюмый; сразу чувствовался кислый запах говядины, замоченной в вине, и импортных сигарет. Помещение освещалось одними только тусклыми сферами, низко нависавшими над столами. Парочка, расположившаяся в тени, занимала столик за стенкой; несколько хорошо одетых офисных работников в белых рубашках с закатанными рукавами обедали, попивая красное вино – в то время в Индии напиток экзотический. Ни я, ни мама до того не были во французском ресторане, так что для нас обеденный зал выглядел обставленным прекрасно, и мы, преисполнившись серьезности, заняли столик в глубине, отделенный от других стенкой, и перешептывались под низко нависавшей медной лампой, как будто в библиотеке. Серая от пыли кружевная занавеска застила и без того тусклый свет из затемненных окон. Ресторан из-за этого напоминал какое-то подозрительное заведение, пользующееся сомнительной славой. Нам он понравился ужасно.