Путь Богини Мудрой - [24]

Лионель взглянул вопросительно.

— Чего только не болтают… Утверждают, например, что ты выкупал у служителей Борона трупы, вываривал их и на костях готовил свои эликсиры. Будто именно кости мертвецов придавали им особую силу.

— Что?!

— Еще болтают, что ты забирал у нищенок новорожденных младенцев…

— И пил их кровь? — скрипнул зубами Лионель.

— Вроде того, — серьезно ответил Лекад. — Чего же ты хочешь? Воображение у людей богатое. К тому же ты знаешь, как они относятся к вам, к магам. Теперь будут рассказывать о тебе Безымянный знает что. Между прочим, еще я слышал, будто ты поджег храм Богини намеренно.

— Вот как? А зачем я это сделал, ты не слышал?

— Причины обычно никого не интересуют… Однако у суда Прайоса против тебя только одно обвинение.

— И того довольно…

— Верно.

Лионель вздохнул и подпер голову кулаком.

— И почему они так долго тянут с разбирательством? Ведь я все рассказал, чего же им еще…

— Вовсе не тянут, всего-то неделя и прошла. Я слышал, к бургомистру приходили горожане, как делегация от всех жителей Аркары. И не какие-нибудь нищеброды, а почтенные люди. Требовали ускорить разбирательство… Так что через день или два жди уже посланцев от Прайоса.

Лекад хотел еще сказать, что среди просителей была и мать Лионетты, госпожа Аманда. Но едва ли это имело какое-то значение. И он смолчал.

* * *

Рано утром в храм явились четверо служителей Прайоса со спрятанными под капюшонами лицами. Они должны были препроводить Лионеля в зал Бога-Солнца, вершителя правосудия.

Лекад вышел к ним вместе с юношей. Сложил руки на груди и бесстрастно смотрел, как Лионель склонил непокрытую голову и безропотно позволил рослым молодцам связать за его спиной руки и накинуть на шею веревку. Веревка означала, что вина его не подвергается сомнению. И дело только за приговором.

Лионель был совсем белый, но держался спокойно. Мысленно он уже находился в подземельях Прайоса.

За свободный конец веревки взялся один из служителей Прайоса, и процессия вышла на улицу.

На ступенях храма собралась небольшая толпа. Над нею разносился разноголосый гул, но при появлении Лионеля наступила тишина.

— Дорогу! Дорогу! — громко и требовательно покрикивал один из храмовников. Но и без того люди в тяжелом молчании расступались перед преступником и его конвоирами. Провожали их взглядами.

Улица начиналась у ступеней храма Перайны, вилась меж домов (от многих ныне остались одни почернелые печные трубы) и вскоре выворачивала на широкую площадь. Посреди площади возвышалось огромное, пышное, раззолоченное святилище Бога-Солнца. И улица, и площадь были запружены народом. Люди, правда, повсюду покорно и тихо расступались перед процессией.

Недобрые взгляды давили на плечи, как камни. Хлестали, как пощечины. Лионелю хотелось ссутулиться, съежиться, припасть к земле — только бы на него перестали смотреть. Лучше бы обсыпали бранью, закидали камнями, наплевали в лицо! Все лучше, чем эти тяжкие, обвиняющие взгляды. Но он заставлял себя выпрямиться. Смотрел прямо в лица обступавших его людей. Он невольно искал среди множества лиц знакомые черты. Однажды ему показалось, что в толпе мелькнули черные глаза госпожи Аманды. Другой раз примерещилось бледное, искривленное лицо Ивона.

Путь был недолог, но показался вечностью. Наконец, Лионель остановился перед храмом. Поднял глаза на сверкающий в солнечных лучах стеклянный купол. Над входом висело огромное медное солнце. В нем отражался свет солнца настоящего — оно стояло уже высоко в небе.

Лионель вошел в алтарный зал, следом хлынула толпа желающих своими ушами услышать приговор Поджигателю. Со всех сторон набежали проворные и неслышные служители Прайоса, оттеснили народ к стенам.

Справа от алтаря, на возвышении сидели пятеро судей. Все — уважаемые, честные горожане. Лионель знал их всех. В свое время ему даже приходилось лечить одного из них. А у другого, седого и полного, как-то захворала внучка… Теперь все пятеро смотрели на Лионеля сурово и холодно. Будто не узнавали.

Он стоял перед ними, словно оцепенев. Спиной чувствовал враждебные взгляды.

— На колени, — вполголоса обратился к нему один из храмовников (четверо их так и стояли вокруг, склонив головы). Несильно толкнул в спину. Лионель повиновался.

Откашлявшись, Первый судья развернул перед собой свиток и заговорил. Его слова с трудом достигали сознания юноши. Он мало что слышал и еще меньше понимал.

…Дерзкий, возомнивший о себе юнец… недостойный милости Богини… непозволительная гордость… пренебрежение советами старших наставников… преступная самоуверенность и легкомыслие… запрещенные опыты… неисчислимые беды… жертвы и разрушения… множество погибших и лишившихся крова… мужья, потерявшие жен… матери, потерявшие детей… дети, оставшиеся без родителей…

— Дайте подсудимому воды! — вдруг громко проговорил Второй судья. Один из четверки храмовников заколебался, бросил взгляд на белого, застывшего в оцепенении Лионеля. Шагнул было в сторону… Юноша, который до того смотрел в пол, поднял на судей глаза. И сказал тихо, но внятно:

— Благодарю вас, мэтр, но не стоит беспокоиться. Воды мне не нужно, я чувствую себя хорошо.