Путь Богини Мудрой - [23]

— Храма больше нет, — тихо и ровно ответил Лионель. Поставил опустевшую чашку на стол. — А я больше не служу Гесинде. Меня отлучили.

В последнее время он был крайне сдержан, почти холоден. Не улыбался. И Лионетту это пугало. Раньше он часто бывал рассеян, витал мыслями в облаках, но никогда не старался скрывать свои чувства, держался непосредственно. Во всяком случае, наедине со своей «сестренкой». И вдруг… такая перемена. Причины ее отчасти были Лионетте ясны. Но она отдала бы все на свете, только бы на его губах появилась улыбка. Такая же, как прежде — ясная и немного растерянная.

— Бедный… — Лионетта кончиками пальцев (они одни только и торчали из-под повязки) коснулась его щеки. На глаза навернулись слезы. Лионель считал храм своим домом, а в служении Богине и магии видел смысл жизни. А теперь… — Как же ты теперь будешь?

И тут его вдруг прорвало. Он вскочил, лицо его исказилось. Маска безразличия и показного спокойствия исчезла без следа.

— Не жалей меня! — выдохнул он. — Не смей меня жалеть! Ты не знаешь, что я натворил!

— Знаю, — кротко отозвалась Лионетта. Поймала его изумленный взгляд и добавила: — Правда, я мало что помню. Только помню, как вдруг зашумел ветер. Что-то ударило меня, и я упала. Я хотела встать, но почему-то не могла пошевелиться. А потом… потом была темнота. И голос. Твой голос. Ты звал меня, я пыталась ответить, но будто онемела. Мне было страшно — так страшно! — хотя я знала, что ты рядом и не оставишь меня…

С коротким стоном Лионель припал к ее ногам и ткнулся лицом в одеяло.

— Прости меня… — послышалось приглушенно.

— Я так тебя люблю, Нэль, — сказала Лионетта и удивилась себе. Она не собиралась говорить ему таких слов — никогда, ни при каких обстоятельствах, — и вдруг они вышли сами собой, так просто и свободно.

Но на Лионеля они произвели неожиданно сильное впечатление. Он вскинул голову, сухим блеском сверкнули глаза.

— Так вот что он хотел сказать… — прошептал он словно про себя. — А я, дурак, не понял… ах, какой же я дурак! Глупый, тщеславный мальчишка! — добавил он, явно повторяя чьи-то слова. Лионетте даже показалось, будто она узнала интонацию.

А он медленно поднялся и отступил на шаг. Скрестил на груди руки (на запястьях и выше розовели пятна заживших ожогов; Лионетте все время хотелось поцеловать их, но она не смела). Его лицо вновь застыло маской. Только губы чуть кривились. Он взглянул прямо в глаза Лионетте.

— Ты знаешь, что в городе той ночью случился пожар?

Она покачала головой.

— Разумеется, нет. Лекад не стал бы говорить… Ну, так я скажу. Сгорел Храмовый квартал, торговые ряды и примыкающие к ним дома. И повинен в том я. Это мое заклинание разнесло огонь. Я не рассчитал силы, поддался потоку… Едва тебя не погубил… а многие погибли или лишились крова. Судить меня будет Прайос. Вот… — он перевел дыхание. — Я хотел, чтобы ты знала, Стрекоза.

Лионетта закрыла лицо руками.

— Двенадцать да смилостивятся над тобой…

— Это вряд ли, — услышала она его голос. Уже совершенно спокойный. — У божественного терпения, как и у человеческого снисхождения, имеются границы.

* * *

Магия, быть может, и могла бы разгладить безобразные шрамы на лице и руках Лионетты. И Лионель каким-то особенный чувством ощущал уже присутствие силы. Мало помалу она просачивалась в него, наполняла собой, как подземный ключ наполняет колодец. Но Лионель боялся обратиться к ней. Ненавидел себя за страх — и ничего не мог поделать. Заставлял себя смотреть в стянутое ожогами, когда-то хорошенькое личико бедняжки Стрекозы. Не помогало. Внутри как будто что-то заклинило.

Лекад пытался его успокоить.

— В любом случае, сейчас уже поздно что-либо делать, — сказал он, как-то раз застав Лионеля в одной из храмовых внутренних комнатушек. Юноша в одиночестве расхаживал от стены к стене и в ожесточении грыз костяшки пальцев. Лекад уже изрядно навострился угадывать его мысли по выражению лица. Не ошибся и теперь — Лионель думал о Стрекозе.

— Если бы прибегнуть к врачеванию магией сразу, с первого дня, могло бы и получиться.

— Что тогда, что теперь, толку от меня нет, — бросил Лионель с горечью.

— Знаешь что, Нэль, — сказал Лекад. — Следующие два-три дня я сам посмотрю за ней. Нужно ей уже и с матерью повидаться. Выздоровление затянется надолго, но за жизнь ее я больше не беспокоюсь. А бедная женщина вся извелась.

— Да, — тихо отозвался Лионель. — Конечно.

И отвернулся. Снова вцепился зубами в кулак.

В самом деле, подумал Лекад, скорее бы уже суд. Сил нет смотреть, как человек изводится.

Горожане тоже с нетерпением ждали суда над Поджигателем — так уже прозвали Лионеля. Впрочем, в вину ему вменялся уже не один только пожар.

— Люди рады, что маги отказались от тебя, — во время трапезы вполголоса сказал как-то Лекад на вопрос юноши о том, что происходит в городе. Лекад знал многое — умел слушать и запоминать, а в храм Перайны стекались вести со всей Аркары. И он не видел смысла таить их от Лионеля. — Говорят, что теперь ты не улизнешь от правосудия. Ответишь за все свои преступления. Знаешь, в чем именно тебя обвиняют? Я ушам не поверил, когда услышал.