Пустота - [28]

— Наверное, тебе повезло, — заметил таксист. — Встретить в реальном мире человека, похожего на собственный идеал красоты, — это сказочная история. Каждый бы так хотел.

— Да, но похожа лишь внешность, не душа… Образ ты выдумываешь сам, ты можешь наделить его любыми чертами, а человек… Ты можешь только его понять. Нужно копаться в нём, пытаться не оскорбить его. Нужно гадать, что он о тебе думает… Это всё сложно. Особенно, если ты сам плохой человек.

— А ты считаешь себя плохим?

— Да, — признался я. — Мне мало с кем удаётся поладить. Мне что-то мешает сближаться с людьми. Какое-то чувство обречённости, бесполезности всего на свете, отсутствие желания делать хоть что-то, бесконечная утомлённость. Может быть, это от бессонницы.

— А может, всё это — одиночество?

— Я называю это пустотой, — сказал я. — Она куда больше одиночества. Она не может просто исчезнуть. Пустота словно ежесекундно избивает тебя, ставит синяки под твоими глазами. Хотя, может, их ставит обыкновенная бессонница.

— Знаете, что является причиной бессонницы? — спросил он меня. — Мечтатели не могут спать, потому что для них вся жизнь — тот же сон. У души мечтателя нет потребности в сне, потому что она умеет спать наяву, но тело заставляет мечтателя ложиться в постель, закрывать глаза. Поэтому он всегда хочет перестать быть мясом. Хочет, чтобы осталась только душа.

Вдруг в телефоне таксиста что-то щёлкнуло. Пришёл заказ. Он должен был высадить меня и двигаться в другое место, к другому заблудившемуся в ночи человеку.

Хорошо хоть, что мы почти доехали до моего дома, и идти мне оставалось всего ничего. Он высадил меня около закрытого магазина с морепродуктами и на прощание протянул мне руку.

— До свидания, — сказал он мне. — Мы с вами не договорили, так что я надеюсь, что мы ещё встретимся.

— Возможно, — усмехнулся я и дал таксисту сто рублей, которые завалялись в кармане.

Он поупрямился, но всё же взял их. Жить же на что-то надо.

Я вышел из машины на улицу. Через несколько секунд такси уехало. Я снова оказался во тьме, окутанной свистящей метелью.

Чтобы замёрзнуть, мне понадобилось не больше десяти минут. На улице ещё больше похолодало. Ветер стал сильнее. Он бил по лицу ледяным кастетом, раскалывая зубы на миллионы блестящих снежинок. Губы становились капканом для воздуха, они жадно захватывали его, измельчали, заталкивали в рот.

Метель пыталась что-то сказать мне, пыталась заставить поверить в призраков, но у неё ничего не получалось. Зима толкала меня в спину, стараясь макнуть лицом в снег, но всё опять было тщётно. Ей было досадно. Она плакала, выла и от злости истязала себя. Она предпринимала все меры, хотела насладиться убийством, но только терпела поражения. Тогда она взяла с неба хорошо заточенный месяц и стала сдирать с себя кожу. Зиме стало ещё больнее, но боль уходила и позволяла жить дальше.

Ледяные ошмётки кожи, оторванной от тела Госпожи Зимы, заметали дороги и дома. Я вцепился ногами в сугробы и медленно шагал, пытаясь покорить холод, наступить на его уродливую, искорёженную морду.

Мои ноги еле двигались. Я хотел просто упасть и умереть, пробив голову какой-нибудь ржавой трубой, торчащей из обоссанных сугробов. Когда-нибудь я сделаю это. Я спекусь, сдамся, перестану пытаться жить дальше, хвататься за лучики этого протухшего солнца, за осколки давно просроченных слов, которые только режут мои кривые руки. Кто мне поможет не совершать того, что я должен совершить? Наверное, любовь. Но мне же она не нужна. У меня и так слишком много поводов уничтожить себя. Зачем мне попытки ухлёстывать за кем-то? Они могут завершить процесс, поставить подо всем точку. Я боюсь этого, я знаю, что меня пошлют, боюсь отказов. И так со всех сторон: «Ты — говно, ты — придурок, ничтожество, лох…» Слишком много криков.

Да и если говорить о любви, то вряд ли я могу влюбиться. Наверное, последней, кого я по-настоящему любил, была Полина. Тогда я всё о себе понял. Но… Какой же прекрасной она мне казалась. Мы танцевали на выпускном, и я чувствовал, что касаюсь тела самого красивого ангела. Это было живое, непридуманное, настоящее тело. Может, лучи света, которые от него исходили, и выжгли всё внутри меня, оставив только пепел…

Она так красиво кружилась, она подавала мне руку, она была в таком белом фартучке, сквозь который просвечивало чёрное платье. Да, белое с чёрным… Словно чарующая, космическая луна, спрятавшаяся во тьме… Ночное небо с луной… Как сцена, которую освещает лишь прожектор. И в круге света, точно голливудская звезда, стоит она… Полина. Красивая, недостижимая, вечно милая и нестареющая. Она смотрит на меня, узнаёт, но ей стыдно признаться в том, что она касалась меня. Ей стыдно вспоминать, что мы с ней танцевали.

Тогда я думал, что она на секунду, растворённую в вечности, спустилась к людям с небес, чтобы потанцевать с ними. Я её пригласил, почему-то, зачем-то, и она согласилась, из жалости к моей ничтожности. Она дотронулась до меня, провела холодными пальцами своим изумрудным, простыми, но великими глазами по моему шершавому, покрытому гнойниками лицу, и улыбнулось… Белой, светлой улыбкой…