Пустота - [30]
— Мне было бы приятно барахтаться в твоей рвоте, — честно признался я. — Жаль, что я понимаю это только когда вижу тебя так, как сейчас. Когда ты уходишь, я перестаю тебя ценить.
— Ой, я тебя умоляю, прекрати и вылазь отсюда, — сказала она, точно деревенская дурочка. — А то и я умру. Ты забыл, что я всего лишь твоя фантазия?
— Нет, не забыл, — улыбнулся я. — Но сегодня ты показалась мне реальной. Я встретил твою точную копию. Практически точную.
— И кто она? — ревниво спросила Алиса.
— Просто дура, — ответил я. — Она хуже тебя.
— Это ещё почему? — поинтересовалась фигуристка.
— На ней нет красной юбочки и коньков, — объяснил я. — Она не состоит из фантазии. Ещё ей нравится плохая поэзия.
— Зачем ты говоришь о ней?
— Ну… — протянул я. — Это — первая девушка, которая сама познакомилась со мной… Представь себе… Со мной. Господи, что у неё со вкусом? Из сотен нормальных парней вокруг выбрать меня.
— А как она это объяснила?
— Бездной.
— Чем?
— Ну, бездной, — сказал я. — Вроде как её привлекает то, что во мне есть бездна.
— Почему на увидела бездну в тебе? Ты и есть бездна. Знаешь… Мне кажется, что существуют такие люди, которых засасывает в темноту. Может быть, она из таких.
— Возможно, — допустил я. — Но ты лучше её. Ты — фантазия. Безупречная, идеальная фантазия, которая никогда не сможет меня убить.
— Это мы ещё посмотрим, — улыбнулась фигуристка. — Главное, чтобы ты не убил сам себя.
— Это сложно…
— Легко, — уверенно сказала она. — Стоит просто вылезти из ванной, выпить горячего чая и заснуть, обняв подушку… У тебя был какой-то стишок… Как там… Я помню! «Ты — слишком большая, я — слишком маленький. Ты ходишь в школу, я — в детский садик, ты целуешь мальчиков, ну а я — подушку. Ты обводишь пальчиком розовые губки. Ты стоишь красивая в снежно-сладой вате, я иду, избитый, собой на кровати…»
— Замолчи, — перебил я её. — Не читай мне мой позор. Меня от него тошнит.
— Ты просто вытрёпываешься.
— Нет. Не надо этого делать. Пожалуйста.
Она остановилась. Замолчала. Просто сидела и смотрела на меня. А я — на неё. Или в стену — не так важно.
— От тебя сильно разит водкой… — промолвила фигуристка через секунду. — Зачем ты её в себя влил?
— Не знаю, — пожал я плечами. — Просто так. Это помогает развалиться.
— Ты преувеличиваешь, Федя, — глухо прошептала фигуристка. — Тебе не стоит играть в это дурацкое саморазрушение. У тебя нормальная жизнь. Тебе просто надо взять себя в руки, поработать над своими проблемами, побороться… Ты должен поставить себе цель.
— Это невозможно… Откуда мне её взять? Просто придумать? Нет никакой цели и никакого смысла. Сплошной абсурд, придуманный сумасшедшими людьми от безделья, в который все почему-то верят.
— И ты поверь, — вставила фигуристка, слегка улыбнувшись.
— Подай мне бритву, пожалуйста, — попросил я свою фантазию.
— Зачём?
— Положу себе в рот, — почему-то промолвил я.
Какую, к чёрту, бритву? В какой рот? Что я говорю? На кого я похож? На сраного эмо-подростка. Но я же нормальный человек. Я не такой идиот.
— Что за безумие? — спросила она. — Зачем класть себе в рот бритву?
— Чтобы поверить в абсурд, понимаешь?
— Нет, — помотала она головой.
— Ну ты и не должна понимать, — признал я. — Ты же красавица из телевизора. Скажи, тебе не скучно здесь, со мной? Там, в телевизоре, всё так светло. Там такие чистые, безупречные люди. Ты не хочешь обратно?
— Нет, не хочу, — помотала она головой. — Мне не скучно здесь находиться. Просто грустно… Смотреть на то, как ты сходишь с ума, как разлагаешься. Мне обидно, что я ничего не могу сделать.
— Мне тоже.
— Ты ведь когда-то был другим… — протянула фигуристка. — Что сделало тебя пустым? Это Полина?
— Нет, она ни в чём не виновата, — ответил я. — Она даже не знала о том, что я любил её… Слава Богу не знала, а то её бы стошнило.
— Но ведь последние стихи, которые ты написал, были о ней.
— Это не совсем так. Я никогда не писал ничего о живом человеке. Я брал его за основу и придумывал образ. Ту Полину из стихов я выдумал сам. В реальности я её плохо знал. Мы почти не общались. Я проучился с ней шесть лет, с пятого класса и до одиннадцатого, и ни одного нормального разговора у нас не было. Только в сети мы несколько раз общались. Но это не по-настоящему, да и вёл я себя там, как придурок. Вот и всё. А так… Я никогда даже не был на настоящем свидании с девушкой.
— Ты такой трус… — промолвила фигуристка, опустив глаза вниз.
— Это одна из причин, почему у меня никого и ничего не было.
— И тебе совсем не хочется любви? — она снова подняла глаза на меня.
— Любовь — это только фантазия, — произнёс я. — Если так, то у меня уже была любовь.
— Это же не по-настоящему!
— Мне кажется, что выдуманная любовь куда реальнее той псевдоромантики, что есть у большинства людей. Она чистая, не засорённая телами, спермой и бытом.
— Ты меня любишь? — вдруг почему-то спросила моя фигуристка.
— Наверное, — допустил я. — Но ты — не Полина. Ты, скорее, просто одно из воплощений её безупречной красоты.
— А я тебя почему-то не люблю, — расстроено промолвила она.
— Так и должно быть, — улыбнулся я. — Это придаёт образу полноты. Каждый ангел должен быть недостижимым. Это так прекрасно…
Даже если весь мир похож на абсурд, хорошая книга не даст вам сойти с ума. Люди рассказывают истории с самого начала времен. Рассказывают о том, что видели и о чем слышали. Рассказывают о том, что было и что могло бы быть. Рассказывают, чтобы отвлечься, скоротать время или пережить непростые времена. Иногда такие истории превращаются в хроники, летописи, памятники отдельным периодам и эпохам. Так появились «Сказки тысячи и одной ночи», «Кентерберийские рассказы» и «Декамерон» Боккаччо. «Новый Декамерон» – это тоже своеобразный памятник эпохе, которая совершенно точно войдет в историю.
«Унижение, проникнув в нашу кровь, циркулирует там до самой смерти; мое причиняет мне страдания до сих пор». В своем новом романе Ян Муакс, обладатель Гонкуровской премии, премии Ренодо и других наград, обращается к беспрерывной тьме своего детства. Ныряя на глубину, погружаясь в самый ил, он по крупицам поднимает со дна на поверхность кошмарные истории, явно не желающие быть рассказанными. В двух частях романа, озаглавленных «Внутри» и «Снаружи», Ян Муакс рассматривает одни и те же годы детства и юности, от подготовительной группы детского сада до поступления в вуз, сквозь две противоположные призмы.
В сборнике представлены произведения выдающегося писателя Фридриха Горенштейна (1932–2002), посвященные Израилю и судьбе этого государства. Ранее не издававшиеся в России публицистические эссе и трактат-памфлет свидетельствуют о глубоком знании темы и блистательном даре Горенштейна-полемиста. Завершает книгу синопсис сценария «Еврейские истории, рассказанные в израильских ресторанах», в финале которого писатель с надеждой утверждает: «Был, есть и будет над крышей еврейского дома Божий посланец, Ангел-хранитель, тем более теперь не под чужой, а под своей, ближайшей, крышей будет играть музыка, слышен свободный смех…».
В повести рассматриваются проблемы современного общества, обусловленные потерей семейных ценностей. Постепенно материальная составляющая взяла верх над такими понятиями, как верность, любовь и забота. В течение полугода происходит череда событий, которая усиливает либо перестраивает жизненные позиции героев, позволяет наладить новую жизнь и сохранить семейные ценности.
События книги разворачиваются в отдаленном от «большой земли» таежном поселке в середине 1960-х годов. Судьбы постоянных его обитателей и приезжих – первооткрывателей тюменской нефти, работающих по соседству, «ответработников» – переплетаются между собой и с судьбой края, природой, связь с которой особенно глубоко выявляет и лучшие, и худшие человеческие качества. Занимательный сюжет, исполненные то драматизма, то юмора ситуации описания, дающие возможность живо ощутить красоту северной природы, боль за нее, раненную небрежным, подчас жестоким отношением человека, – все это читатель найдет на страницах романа. Неоценимую помощь в издании книги оказали автору его друзья: Тамара Петровна Воробьева, Фаина Васильевна Кисличная, Наталья Васильевна Козлова, Михаил Степанович Мельник, Владимир Юрьевич Халямин.
Когда даже в самом прозаичном месте находится место любви, дружбе, соперничеству, ненависти… Если твой привычный мир разрушают, ты просто не можешь не пытаться все исправить.