Пустота - [18]

Глава 2. Поэт

Пустота царила на улице. Шёл снег. Темнело. Я сидел в тихой, молчаливой комнате и слышал, как время пожирает меня. Я смотрел на экран компьютера, на пустой лист. Нет, я ничего не мог написать. Кроме графомании, ничего. Очень жаль. Я снова закрыл ноутбук и попытался собраться с мыслями. Сколько я так просидел? Час, два? Может, куда больше? Не знаю. Вдруг меня словно проткнули штыком. Я вспомнил про концерт Клыка. До него оставалось меньше часа. Нужно было идти. Зачем? Чтобы ещё раз почувствовать свою ничтожность? Чтобы ощутить ненависть… Может, я попросту утешаю себя… Говорю себе, что пока я растворён в злобе, я не погружаюсь в абсолютную пустоту, нахожусь в какой-то из её причудливых форм.

Я люблю ненавидеть таких, как Клык. Люблю чувствовать себя непризнанным, но сохранившим приверженность настоящему искусству. Наверное, я горжусь тем, что не являюсь Клыком… Нет, я не хотел бы быть популярной бездарностью. Насиловать искусство, стихи, поэзию с лицом знатока и сноба. Нет, уж лучше быть ничтожеством. Я не смог творить, я — бездарность, но у меня хотя бы хватает сил признаться в этом… У меня хватает сил перестать издеваться над поэзией… Ради искусства. Я хотя бы могу всё о себе понять и признать в себе неудачника. На это у меня есть смелость. У него нет. Он самоуверен, красив и популярен. Молодец, одним словом. Я ненавижу его. Мне нравится его ненавидеть. Вы скажите, это зависть, но нет. Он — обычный, себялюбивый, глупый мальчишка, абсолютно уверенный в своём таланте. Бездарность, которая называет себя поэтом. Настоящие поэты сидят в своих маленьких норках, корчатся от боли, пишут собственной кровью, выбрасывают чувства, боясь осуждения, боясь смеха и криков сухих, членистоногих людей. А такие, как Клык, ничего не боятся, они идеальны… Нет… Поэт не может быть идеальным. Он должен страдать, драться с собой, кричать. И только тогда из него может что-нибудь получится. Поэт — это либо робкий неудачник, либо ребёнок, для которого весь мир — только игра в Бога. Смешная и ироничная.

Я посмотрел в окно. Двор лежал под ногами мёртвым, раздавленным машиной голубем. Надо было спуститься, выйти, в который раз вспороть его серо-красное брюхо.

Машинки леденели. Одежда казалась тонкой, липкой плёнкой, в которую я медленно запаковывал себя. Было мерзко, я чувствовал тошноту. Мне не хотелось никуда идти, особенно на концерт Клыка, но я должен был. Я должен был ненавидеть, чтобы чувствовать жизнь. Это реанимация. Попытка привести себя в чувство. Может, со стороны это выглядят странно, но что же ещё мне остаётся?

Выйдя из квартиры в обшарпанный, грязный подъезд, в котором всегда воняло собаками, я услышал навязчивое жужжание лампочки, которое сливалось с отчуждённым завыванием зимнего ветра. Снег засыпал дома. Мороз пытался опрокинуть уродливые здания, но они держали удар. Надо приготовиться сразиться с ветром, выбраться из пасти этого квадратного, серого жука. Дверь прозвенела, рот открылся, и я увидел чёрный мрак, сквозь который лились маленькие ручейки искусственного света, услышал одинокий, пронзительный скрип. На улице совсем не было людей. Странно. Время — всего восемь вечера, а кажется, что уже глубокая ночь. Впрочем, какая разница?

На остановке стояли люди, похожие на маленькие капли дождя. Красивая девочка в чёрных колготках, розовой юбке и синей куртке. С белыми, шёлковыми волосами, молочной улыбкой и тусклыми, но красивыми зелёными глазами. Словно неработающий фонтан из гранита, стоящий посреди пустой площади, засыпанной снегом.

В её руках был большой белый пакет с какой-то рамкой… Или портретом. Кто был на нём изображён — я не видел. Наверняка какая-нибудь подружка или парень. Какое не дело?

Надо отвернуться, не глазеть на неё, как придурок. Но я не могу оторвать от неё взгляд вот так просто, с мясом, как попало, отвернуться, перестать смотреть на красоту… В ней присутствовало что-то детское, невообразимо точное… Какое-то потерянное, отчуждённое нечто, что почему-то пытается вклиниться в установленные богами рамки. Чем-то она напоминала мою фигуристку. Я подошёл поближе к остановке и получше всмотрелся в её лицо. Действительно — похожие брови, скулы, размер глаз. Разве что цвет волос отличается. Красота… Почему она превращает меня в такое ничтожество?

Я просто стоял и смотрел на неё. С каждой секундой она всё больше напоминала мне фигуристку. Казалось, у неё был такой же рот, такие же губы, такой же взгляд. Разве что… Эта девушка была живой, жизнь убивала в ней бога, но она всё ещё была ангелом. Тенью фигуристки. Зато какой тенью…

Я попытался отвлечься, посмотреть на других людей. Вот уродливый карлик с рыхлым, заросшим щетиной лицом считает монетки, смотрит, чтобы хватило на проезд. Вот низкая бабка в серой потрёпанной куртке стоит, опершись на худой, словно ветка, костыль. Костыль трясётся. Нет, это она трясётся, ожидая смерти. Ужас.

Рядом с ней стоит парочка. Симпатичная, измазанная косметикой девочка, чёрненькая, но немного полноватая, ест чипсы со сметаной и луком. Её обнимает жирный тип в дорогих кроссовках, синей куртке и шапке с эмблемой футбольного клуба «Спартак». Он тяжело дышит, улыбается, ковыряется в зубах, а потом жирными, в крошках, губами, целует свою тёлку, хватая её за жопу. Красиво. Любовь, которой у меня не было.