Пустота - [16]

Сначала, по рассказам азербайджанцев, девочки занимались сексом вдвоем, исключительно для публики, наблюдающей за лёгкой лесбийской эротикой. А затем уже сами азербайджанцы решили поработать над укреплением многонациональных отношений.

«Стоит только доплатить, и деувочи такое делают! — восхищался один из азербайджанцев, — Мама не горюй! Главное, на проституток совсем не похожи. Такие молодые, миленькие, красивенькие, в дочки мне годятся. Даже жалко было этих девочек, знаешь! Но сами говорят, что деньги нужны. Работа, все дела… Им вроде как не зашкварно».

Некрасивая продавщица назвала номера их заказов, азербайджанцы забрали еду и ушли прочь.

Теперь стоять на улице было мало того что холодно, так ещё и скучно, и поэтому я решил вернулся в здание, чтобы искупаться в сальных разговорах громкоголосой школоты. Это была стая из шести человек. Четыре парня и две девчонки. Всем на вид лет по 16—17. Девочки красивые. Одна — блондинка с каре, пухленькими губами, умным взглядом, в жёлтой кофточке, чёрных джинсах в обтяжку. Вторая — небольшого роста брюнетка в салатовых штанах и рубашке в бело-чёрную полоску. Она казалась более глупенькой и наивной, чем её подруга, однако в ней было что-то от Полины. Какая-то гордая, недостижимая красота.

Зачем они здесь? Две худенькие девочки, с покрасневшими от холода носиками. Б-р-р-р!

Парни были, впрочем, под стать им. Все взрослые, накаченные, причёсанные, вылизанные, чистомордые. За исключением одного, правда что. Рыжего маленького пацанёнка, у которого всё лицо было испачкано в крошках веснушек. Правда, орал он громче всех. Видимо, пытался компенсировать недостатки внешности харизмой. На вид он был помладше остальных года на три.

Вскоре назвали и мой номер. Я подошёл и случайно достал из кармана не только чек с номером заказа, но и визитку штаба Дровосецкого.

Взгляд кассирши сменился с устало-безразличного на подозрительно-недоверчивый с примесью возмущённого интереса.

Я попытался быстро убрать карточку в карман, но она её заметила. Сука. Я надеялся, что женщина из приличия промолчит и ничего у меня не спросит, но как же…

Протягивая мне горячую среднюю шаурму завёрнутую в салфетки, она спросила:

— Вы что, из этих?

— Вы имеете в виду геев? — шутливо спросил я. — Нет, что вы…

Не знаю, зачем я сказал это. Наверное, хотел посмеяться. Но шутка же глупая. Как всегда.

— Вы тоже волонтёр этого Дровосецкого, да?

— Нет, — обрубил я, но женщина не успокоилась.

— Ко мне только что подходил ваш волонтёр… — забубнила она. — Вон тот рыжий школьник, я его еле отсюда выгнала… Он говорил, что надо за вашего Дровосецкого голосовать, подписи ставить… Это интересно, знаете. Ну, что кто-то другой есть… Хотя чёрт его знает, откуда он вылез. Либерал вроде, демократ, но мы же их знаем, либералов. Всю страну развалили, а теперь пытаются вернуть доверие населения. Только кто в них поверит? У нас уже вообще никто ни в кого никогда не поверит. Люди лучше уж проголосуют за то, что есть… Так хоть живём помаленьку, а с либералами во власти что будет? Разворуют всё, развалят и уедут в свою Америку.

— А эти не уедут? — зачем-то спросил я.

— Ну эти, может, не в Америку поедут, а в Москву.

— А какая разница? — спросил я и, взяв шаурму, подошёл за стойку заполнять помойную яму своего желудка.

Шаурма быстро развалилась, расклеилась, разошлась по швам. Из неё потекла кровь, вместе с внутренностями и кишками. Шаурма пыталась что-то мне сказать, плевалась соусом, который все называют «обычным». На самом деле, это просто майонер. Обычный майонез.

Помидоры чуть кислили, капуста застревала в зубах, а жирный соус капал на пальцы. К концу шаурма совсем развалилась, потеряв всю структуру и окончательно преобразившись в салат, но я всё равно, то и дело вытирая руки и рот салфетками, её ел. Не потому что она была очень вкусной — скорее, наоборот — просто выбрасывать было жалко. Да, такой вот я жмот. К концу трапезы у меня потекла кровь из разбитой губы. Пришлось взять ещё салфеток и подтирать ими красную жидкость, которая никак не могла остановиться. Пришлось потратить целых пять салфеток на эту губу.

Как только кровь остановилась, я собрался было уходить, но услышал детский голос, обращённый ко мне:

— Эй, ты! — воскликнул рыжий из той самой компании школьников, сидевших неподалёку. — ты что, волонтёр Дровосецкого?

Снова этот Дровосецкий. Сколько можно? Уже третий раз за час. Почему всех вдруг прорвало? Я решил ничего не отвечать. Может, чувак увидит, что я не хочу с ним разговаривать, и успокоится. Но он не успокаивался.

— Эй ты, я к тебе обращаюсь, — крикнул он, подошёл ко мне и сел рядом.

Я медленно развернулся к нему, и бросил ему в лицо рассерженный, злой взгляд.

Но он ничего не понял. Так и продолжил стоять и пялиться на меня. Он был ещё младше, чем я думал. Ему же всего лет тринадцать-четырнадцать! Что он делает в одной компании со взрослыми? Разве мне не всё равно? Может, он брат кого-нибудь из них.

Я вытер рот салфеткой, бросил её в мусорку, затем проглотил последний кусок шаурмы и только после этого ответил ему:

— Отвали от меня. Похер мне на твоего Дровосецкого, парень. И что вы с ним бегаете? Мужик косоглазый, кассирша, ты вот…