Пустота - [17]

— Думаешь, кто кассирше рассказал? Я… — похвастался рыжий.

— Молодец! А теперь развернись и шагай к своим друзьям, хорошо?

— Нет, — отказался он уходить. — Скажи, откуда у тебя карточка штаба?

— Какая тебе разница? — хмыкнул я. — Иди отсюда, не раздражай меня, окей?

— Ты не понимаешь! — психанул мальчик. — Мне правда надо знать, кто тебе вручил рекламку. Просто здесь я должен их раздавать. У нас соревнование… Кто из волонтёров больше всех карточек за неделю раздаст, получает футболку. Я пока иду на первом месте, а тут кто-то у меня отнимает место. Скажи, кто.

— Тебе сколько лет, парень? — усмехнулся я. — Не рано тебе агитировать?

— Четырнадцать, — без запинок ответил он. — А что тут такого? Хочу и агитирую. Моё право. Так ты скажешь, кто тебе дал карточку.

— Косоглазый, — ответил я, надеясь, что теперь мелкий отстанет от меня. — Знаешь такого?

— Знаю, конечно! — воскликнул мелкий. — Юра! Ну я поговорю с ним, спрошу.

— Ну так иди и спрашивай.

Я ждал, что мальчик тут же развернётся и уйдёт от меня, но он даже не сдвинулся с места.

— Что тебе ещё надо? — недовольно спросил я.

— Ты теперь тоже будешь волонтёром? — осведомился малой.

— Нет, не буду я никаким волонтёром! — злобно ответил я. — Отстань от меня.

— Да нет… — недоумённо произнёс мальчик. — Ты должен… Или ты за Нилрака? Но он же вор! Весь край разграбил! И фамилия у него дурацкая… Только у злодея может быть такая фамилия!

— Я не за Нилрака. Я не за кого, ясно?

— Как это? — не понял он.

— Забей! — воскликнул я и направился к выходу, но мальчик остановил меня.

— Вы хотя бы сходите на митинг против недопуска Дровосецкого на выборы! — жалостливо промолвил он. — Ну или придите в штаб. Вы не понимаете… У нас сейчас настоящий, единственный, может, шанс есть. Каждый человек на счету. У нас же нищий регион, здесь никаких перспектив… Город умирает, из него уезжают. Неужели вам не жалко наш город?

— Жалко, — пожал я плечами, — но что же тут поделаешь…

— Как что? — недоумённо спросил пацан. — Проявить гражданскую активность, смести всех этих ворюг, добиться допуска Дровосецкого на выборы.

— Послушай, — обратился я к нему. — Я даже не знаю, кто такой этот твой Дровосецкий, чего ты ко мне пристал?

— А вы приходите в штаб! — настаивал он. — Мы вам всё расскажем. Приходите, а? Если я приведу волонтёра, мне дадут три значка с Дровосецким.

— Ладно, успокойся, — произнёс я. — Как-нибудь обязательно наведаюсь в вашу секту. Только дай мне уйти, хорошо?

— Ты обещаешь, что придёшь?

— Обещаю, — сказал я и, пожав малому руку, направился к выходу.

Но покинуть шаурмичную мне снова не удалось.

— Что, рыжий вас совсем доканал? — услышал я из-за спины голос одной из школьниц, той самой брюнетки в салатовых штанах. Вблизи она казалась ещё красивее, чем поодаль. И голос, и этот острый, колючий и неимоверно глубокий взгляд — точь-в-точь как у Полины.

— Он дебил, — продолжала говорить девочка. — Лезет ко всем со своими выборами, людей доводит, не отвязывается. Мне стыдно за него, честное слово. Пока вы не пришли, он кассирше на мозги капал…

— А он тебе кто? — спросил я.

— Брат, — ответила девушка. — Он у меня в принципе нормальный, только неугомонный. Если что-то взбредёт ему в голову, то всё — остановки не жди. Он и мне мозги выел своим Дровосецким. Приходится ходить в этот дурацкий штаб, помогать ему. Мне, конечно, всё это не нужно, но куда уж деваться… Брат всё-таки.

Я на секунду остановился — не знал, что сказать. С каждой секундой она всё больше напоминала мне Полину, которая уже давно была старой забытой мечтой, что ушла куда-то далеко и никогда не должна была вернуться. Я смотрел в её глаза и видел рождающийся космос, превращение иллюзии в реальность, дождя в слёзы… В этих глазах был салют посреди ночного неба, там было северное сияние, свет, который горит в окошке дома, стоящего далеко на горизонте, в тени большого ветвистого дерева, страдающего и молчаливого. Так таинственно, притягательно, холодно и тепло одновременно… Волосы — струящиеся, вьющиеся, не поддающиеся времени и пространству. Руки — белые, как у античной статуи.

Да, это девочка обладала невиданной красотой, она была почти той самой Полиной, которая ознаменовала собой приход пустоты.

Я стоял и смотрел на неё, словно какой-то псих. И молчал. По-идиотски молчал, растерявшись перед ней, словно это действительно была Полина.

— Даша, — окликнула её пухлощёкая подруга, ну куда ты ушла? — Твой брат там опять с кем-то сцепился языком!

— Ладно, — прощебетала она, — ещё раз его извините. Он просто не знает меры. Опять пошёл кого-то убеждать… Агитатор фигов.

— Пока, — сказал я, а она тут же убежала за братом и вернула его в компанию своих друзей.

Я вышел из шаурмичной. На улице похолодало. Снег бил прямо в лицо. Заносило машины, дома и дороги. Закрыв лицо рукой, я медленно пошагал домой, разрезая кинжалами ног паутины сугробов и думая о девочке и её о красоте. Она была такой большой, широкой и неподражаемой… Не то, что улица. Тесная, холодная, забитая однотипными домами да рекламными объявлениями.

Но ведь была ещё фигуристка? Неужели я забыл о ней? Нет. Моё тело на морозе покрывается льдом, и фигуристка скользит по нему, разрезает мою кожу, она делает тройные тулупы, моя кровь вылетает фонтаном, ярким конфетти. Ты улыбаешься, радуешься, целуешь золотую медаль. Я умираю. Оценка — 6.0. Поздравляю! В тебе совсем нет пустоты.