Пустота - [19]

Вскоре остановка заполняется и другими людьми. Уставшими, серыми, заросшими коростой бессонницы. Откуда она возникает, бессонница? Почему её так много? Неужели мы боимся заснуть? Почему? Может быть, потому что боимся подняться и увидеть в зеркале самого себя… Человека, которого уже терпеть невозможно. Но он никогда не покинет тебя. Этот гад будет тревожить тебя постоянно. Будет напоминать тебе о собственном физическом и нравственном уродстве.

Люди толпятся на остановке, смотрят на дорогу, на пробегающих мимо черепашек, на игрушки, пришедшие из игрушечного мира. Пластмассовые человечки дышат, кашляют, чешутся, ковыряют в носу. И мне кажется, что они настоящие. Кажется, что вся эта желеобразная масса людей, масса проблем, волос и презрительных взглядов, скоро влезет в автобус, втолкнёт меня в эту коробку, утромбует. Хорошо, я согласен. Вскоре коробка, гробик для личной свободы, подъезжает. Вот он подкараулил меня, сжёг меня светом своих полыхающих фар.

Мать присылала мне СМС. «Умер дядя Толя», — уведомила она меня. Он был мужем тёти Люды, родной сестры мамы. Добродушный, интеллигентный человек, который чинил телевизоры у себя в райцентре. Ещё дядя Толя был радиолюбителем. Когда-то даже поймал сигнал с космической ракеты. Он сильно гордился этим, часто рассказывал о своём успехе людям, пока не заболел. Дело в том, что, служа в армии, дядя Толя охранял ракеты. Только не космические, с которыми были связаны мечты советского человека, а ядерные, что были готовы разрушить планы всех людей на земле. Армейская служба оставила след на всей его жизни. Он получил облучение, которое сделало его инвалидом, потерял способность иметь своих детей, но принял ребёнка, который был у тёти Люды от прошлого брака, и воспитал его, как своего. Года так четыре назад дядя Толя стал терять разум. Потом превратился в овощ, который не мог говорить, ел что попало, какал в штаны. Пару месяцев назад он перестал вставать. Сегодня умер. Что же, хороший человек был. Добрый советский человек.

Но я не испытываю ничего, узнав о его смерти. Ни грусти, ни облегчения… Но ведь его мучения и мучения его жены, которая последние пару месяцев кормила его с ложечки, закончились, наконец… Что-то должно быть у меня в душе, но нет ничего. Просто пустота.

Я машинально, даже не посмотрев на кондуктора, заплатил за проезд и стал листать фотографии из жизни окна, которые никогда не менялись.

Вдруг я услышал, что кондукторша, очень худая, обрюзгшая баба, ругается с кем-то…

— Мне нечем вам сдавать с тысячи! Не ври, что у тебя нет других денег, девочка, ты это делаешь, чтобы не платить! — каркала кондукторша.

Я поднял голову. Кондукторша сралась как раз с той девочкой, похожей на мою фигуристку.

— Это ваши проблемы! — говорила маленькая, замечательная красавица. — У меня есть деньги. Если вы не хотите их брать — это ваша проблема.

— На следующей остановке я тебя высажу, — угрожала кондукторша. — Найдёшь другой автобус, где тебе разменяют тысячу. Здесь к концу рабочего дня её менять нечем.

Я не знаю, что заставило меня подняться и подойти к ним, но почему-то я сделал это. Вопреки самому себе и своему страху, который, вообще-то, является неотъемлемой частью меня самого, я встал и приблизился к девушке и кондукторше.

— Успокойтесь, женщина, — влепил я в лицо кондукторше свои пафосные, наспех склеенные слова.

Она ничего не ответила. Лишь посмотрела на меня, как на какого-то дурачка. Я протянул кондукторше две монетки по десять рублей и вернулся на своё место. Она взяла их и отстала от красавицы. Но девочка, так похожая на мою фигуристку, не осталась просто стоять на месте. Она подошла ко мне и уселась рядом. Она молчала, а я ничего не мог сказать. Как стыдно. Она такая красивая, и я боюсь её, дрожу, как ребёнок.

Я даже не успел испугаться и всем телом почувствовать липкий страх и стыд за собственное бессилие, когда она тихо промолвила:

— Спасибо.

Робкое. Прозрачное. Розовое. Простоватое.

Её голос был почти таким же безупречным, как и у моей фигуристки. Он был тенью… Что уж там… Весь реальный мир — лишь тень сумасшедшей фантазии художника. Он — лишь дым от огня… Или какую безвкусную метафору тут ещё можно подобрать?

Одного её слова, этого мягкого, нежного «спасибо» мне было вполне достаточно. Но она продолжала говорить.

— Эта кондукторша сумасшедшая, — молвила девочка. — Разве я виновата в том, что у меня нет мелких денег… Абсурд просто. Она бы меня высадила сейчас, а я вообще-то опаздываю. Спасибо хоть, ты выручил.

— Не за что, — невнятно пробурчал я, чувствуя ком во рту. — Куда едешь?

— На концерт, — мило улыбнувшись, сказала она. — Кстати, как тебя зовут? Извини, что я не назвала своё имя. Я Алиса, кстати.

— Чудесное имя, — пролепетал я, как ничтожество. — Я Фёдор. По фамилии Кумарин, если тебе интересно.

— Смешная фамилия, — широко улыбнулась она, — но у меня она тоже забавная.

— И какая же?

— Беловодская, — ответила девочка и два раза хихикнула.

— Ну хорошо, Алиса Беловодская, — улыбнулся я ей в ответ. — Звучит так, словно ты какая-то княгиня.

Шутка. Тоже мне, шутник. Снова позоришься, снова ведёшь себя, как дебил.