Пусть всегда светит солнце - [4]
— А как же? — сказал Гешка.
— Так ты сперва меня послушай. В печи не дыши, а то все легкие сожжешь. Набери воздуху, сколько можешь, и веди себя так, словно ты под водой находишься. Да смотри не мешкай там! — крикнул он вслед Гешке. — Взгляни — и назад!
Около двух часов длилась эта адская работа. Авария была устранена.
Гешка вывалился из печи совсем измученный. Он опустился прямо на пол и, обведя вокруг мутным взглядом, попросил:
— Пить…
Кто-то, поддерживая его голову рукой, поднес кружку с водой. Гешка сделал глоток и вскрикнул от боли: губы спеклись и потрескались.
— Ничего, Гешка, — сказал Илья, — до свадьбы заживет. А печь мы все таки наладили.
Гешка посмотрел на часы: со времени остановки прошло всего четыре часа, а ему казалось, что он работает несколько смен подряд. Горело лицо, ныло тело.
Молодец, Гешка, — сказал Никитченко. — Теперь я вижу — у тебя наша, настоящая, рабочая кость. Теперь ты через огонь прошел и на всю жизнь закалку получил.
— Надо печь запускать, — стараясь говорить как можно равнодушнее, чтобы не показать радость, которая так и била из него, сказал Гешка, тяжело поднимаясь с пола и чувствуя, что ноги у него стали какие-то вялые и его качает из стороны в сторону.
— Сиди, сиди, — добродушно пробасил Никитченко, — герой! Я уж вашу печь запустил и остаток за вас доработаю. Отдыхайте!..
Гешка вышел из проходной завода и устало поднялся на крутую насыпь, где стоял вагон.
Рассвет позолотил прибрежные кусты и деревья, солнечными зайчиками заиграл на ребристой поверхности моря. Вдалеке виднелась легендарная Малая земля. Но у Гешки уже не было прежней ребяческой зависти к защитникам Новороссийска. Он повзрослел за эту ночь и понял, что каждый подвиг во имя Родины — это труд упорный и настойчивый.
— Гешка, — подбежала к нему Люба, — вот возьми!
На ее раскрытой ладони лежал комсомольский значок. Гешка провел рукой по гимнастерке — значка не было на месте. Видно, потерял, когда работал в печи. Гешка взял значок. Он потемнел и потрескался, впекся в камень…
А мимо состав за составом проходили вагоны, груженные цементом. Они шли на стройки гидроэлектростанций, фабрик, заводов, жилых домов. И Гешка с Любой были горды от сознания, что в этом цементе есть доля и их труда.
…Соколов замолчал. Тихо плескалось море. В кустах рассыпали трели соловьи. Я смотрел на значок и думал: «Сколько воспитал комсомол вот таких простых парней, как Геннадий, скромных, трудолюбивых, готовых на любой подвиг».
— Товарищ старший лейтенант, — прервал наше молчание голос рассыльного. — Вас вызывает начальник штаба.
Геннадий поднялся с камня, надел фуражку, одернул китель и пошел за рассыльным.
— Старший лейтенант Соколов по вашему приказанию прибыл! — громко доложил он, войдя в кабинет начальника штаба.
— А, Соколов, — встал ему навстречу подполковник Кравченко. — Тут вот с вами хочет познакомиться капитан Эдуард Смит, командир самолета-нарушителя.
Подполковник сказал несколько слов на языке, не знакомом Соколову, и со стула стремительно встал грузный мужчина в кожаной куртке. Взглянув на Соколова, он изумленно захлопал глазами и недоверчиво посмотрел на подполковника: уж не смеется ли он? Неужели вот этот совсем желторотый юнец сумел посадить его — прославленного воздушного аса, которому командование всегда поручает самые ответственные задания?
Кравченко тихо рассмеялся.
— Растет наше поколение, — сказал он, обращаясь к командиру полка полковнику Свиридову.
— Растет, — согласился тот, — да еще как! Смотрите, какого зубра Соколов свалил. Такими действиями может гордиться любой ветеран войны. Рады? — спросил он Соколова.
— Рад, товарищ полковник, — ответил Соколов.
— Смотрите, только не задавайтесь, — сказал Кравченко. — А то, чего доброго, голова закружится.
— Ничего, — засмеялся полковник, — не закружится. Парень крепкий, огнем опаленный. Так, что ли, Соколов?
— Так точно, товарищ полковник. Мой заводской учитель, старшина второй статьи запаса Илья Морозов, не раз говорил: наше дело у печей стоять, с огнем работать, а огонь слабонервных не любит.
Гордая любовь моя
Присев на комингс, я смотрю на дрожащую лунную дорожку. Вот так и у нас в степи серебрится под луной ковыль.
С полубака доносится гомон веселых голосов: ждут артистов из города. Но мне не до них. Неудача ошарашила меня. Уж в чем, в чем, а в своем расчете я был уверен.
Я стараюсь разобраться в происшедшем, чтобы на комсомольском собрании открыто и честно обо всем рассказать товарищам. А что собрание будет — я уверен. Я сам член бюро, сам осуждал за такие промахи других. Что ж, это правильно: что заслужил — то и получай… А ведь мой расчет перестал быть отличным.
Мимо проходят матросы и старшины и, как мне кажется, с сочувствием поглядывают на меня. А я злюсь: жалеют. Так тебе и надо! Неудачников всегда жалеют… К черту, окончится служба, уеду в колхоз, там меня жалеть не придется!..
