Пусть посмотрит в глаза граница - [27]
Алёша посмотрел на товарищей. А Иван Кузьмич, с горькой усмешкой, сдвинув брови, кивнул: «Дальше, дальше!»
Алёша перевернул страницу и сразу же увидел целое стихотворение. Сначала потихоньку, а потом громче и громче стал читать:
Под конец Алёша читал это так звонко, будто всё это были его собственные слова. Это он живёт на границе, он стоит на взгорье и видит впереди родные корабельные волны! Это его море, море, море!
Иван Кузьмич с горьковатой улыбкой, будто всё понимая, показал: дальше, давай дальше!
- Читай! - сказал Митя.
И Алёша, набрав побольше - полную грудь - воздуха, стал читать дальше:
Последнее «смогу» Алёша выложил сильно, твёрдо, посмотрев на ребят: «Ну как?» И понял, что и спрашивать-то незачем! И так видно: «Хорошо! Ой, как хорошо!»
Тёмные Митины глаза налились незнакомой силой, а Зин-кины синеватые огоньки светились такой решимостью - хватит на всю границу!
- Во стихи! - сказал Алёша, и Иван Кузьмич вздохнул. То, как подействовали стихи на ребят, произвело на него сильное впечатление.
Сначала он смотрел на слушавших с какой-то ревностью. Не все строчки ему нравились. Но незаметно, забыв об этом, он разволновался. Будто в нём самом с этими стихами что-то и росло, и менялось. Морщинки разгладились, лицо стало уверенней, строже.
- Он сам это написал? - спросила Зина.
- Так собственные!-сказал Ломоносов.- Вот же записаны его рукой!
И вдруг, повернувшись к Ивану Кузьмичу, быстро спросил:
- А что, они где-нибудь напечатаны?
Иван Кузьмич окинул его неприязненным взглядом, но тут же, пригасив эту неприязнь, покачал головой:
- Нет.
- А почему? - спросил Алёша напрямки: после таких стихов придумывать вопросы было невозможно, да и не к чему. Вопрос здесь был один, прямой: «Почему?» Разве такие стихи могут лежать не напечатанные?
По лицу Ивана Кузьмича скользнула трудная усмешка, и он коротко ответил:
- Так получилось.
- И никто их не знает? - спросил Митя, а Мышойкин-младший внимательно посмотрел на отца.
- Никто,-твёрдо, с сожалением и виной сказал Иван Кузьмич.
И, что-то прикинув в уме, Алёша позвал ребят:
- Айда на заставу!
Ребята быстро собрались, только Мышойкин оглянулся на отца, но уже в следующую минуту догонял всех по дороге.
Скоро ребята стояли у заставы.
Начальника не было, Майорова тоже. И дежурный с улыбкой показал им в сторону кухни.
Оттуда доносились мягкие звуки гитары и тихие слова: «А иначе зачем на земле этой грешной живу?» Это Волков пел песню про виноградную косточку.
А из окна столовой слышался разговор:
- Ну, Прыгунов, и аппетит у тебя! Два первых с ходу.
- Проголодался. Набегался.
- А нарушитель?
- Не взяли. И не возьмём. Майорова боятся. Под Артамоновым сопка вздрагивает - нарушитель подавно! - Он хотел ещё что-то добавить, но, увидев ребят, отложил в сторону ложку и вышел.
- Что-то случилось? - спросил Прыгунов с порога.
- Так вот! - Ломоносов протянул ему письма и тетрадь.
Прыгунов взял конверт, аккуратно вынул из него галстук и фото, присмотрелся и, передав их собравшимся рядом товарищам, стал читать письма. Потом открыл тетрадь, пробежал быстрым взглядом по строчкам и, уже волнуясь сам, посмотрел на ребят: вот оно то, что нужно! Несколько дней назад он дал ребятам задание, найти хорошие стихи о границе и выучить их к юбилею заставы. А здесь стихи - да чьи! - сами пришли в руки.
Забытая и найденная теперь тетрадка взволновала Ивана Кузьмича не меньше, чем ребят. Он долго сидел на ступеньках, забыв и петуха Василия, и диковатых поросят.
А направившись к санаторию в библиотеку и уже возвращаясь оттуда с книгами по ломоносовской тропе, он смотрел на дальние леса и всё думал, думал - и про Пастухова, и про тетрадь, и про собственную жизнь. Потому что ответить на вопрос Ломоносова можно было /только рассказав про всё сразу.
Надо было поведать, как много лет назад к нему, учителю, пришёл молодой пограничник и принёс тетрадку с этими стихами.
