Пушкинский вальс - [12]

— Плоские шутки! Я хотел прочесть тебе стихи Уитмена, вчера натолкнулся в читальне… А хотя бы и папа? В конце концов, у них с матерью главный смысл в жизни…

— Ты?

— Не понимаю! Что за насмешки?! — вскипел Вячеслав. — Тебе не идет быть занозой. Я считал тебя поэтичной… Да, если хочешь, я. А что им осталось, если уж прямо говорить? Что им важнее: чтобы сын зарабатывал на сандалеты, которые отцу ничего не стоит купить, или искал себя в чем-то крупном, еще неизвестно в чем, но…

Он вспомнил, что у Насти особые обстоятельства, и, смутившись, умолк.

— Хочешь, прочту Уитмена? — спустя некоторое время повторил он.

— Не хочу.

— Большинство людей вообще обходятся без стихов, тем хуже.

Он замкнулся. Но обратно не повернет, будет молча, с оскорбленным видом шагать рядом, пока Настя не скажет: «Всего!»

Они отшагали два переулка, одну недлинную улочку, еще переулок и подошли к заводу, обнесенному кирпичной стеной.

— Что господин Случай подсунет, то и бери, — сказал Вячеслав, останавливаясь перед калиткой с вывеской: «Вход по пропускам».

— Не «господин Случай», а комиссия по трудоустройству горисполкома, — деланно засмеялась Настя.

Иногда она ненавидела критический тон Вячеслава. Конечно, часовой завод — чистейшая случайность в ее жизни. Но что делать, если у тебя ни к чему нет талантов, а надо есть? Кроме того, надо же приносить обществу пользу.

— Общие слова!

— Но слушай, Вячеслав, зачем тогда жить?

— Неужели затем, чтобы стать рабочей, наладчицей или кем-то еще? На твое место найдется десяток других приносить такую пользу.

— А что делать мне?

— Что не могут другие.

— Я не умею. Мне надо зарабатывать на жизнь.

Он пожал плечами.

— Зарабатывай, если надо, но не подводи идейную базу. Словá, словá!

Такая критика Вячеслава нагоняла на Настю уныние. Она стояла у заводской калитки. Не хотелось входить.

Должно быть, Вячеславу стало ее жалко.

— Возможно, и мне грозит что-то в этом роде, — сказал он, думая утешить Настю. — Вот доношу сандалеты. У меня отец с самодуринкой, как все старики. Неизвестно еще… как повернется… Часовой все-таки не самый худший вариант. Знаешь, кто было часовщиком? — спросил он. — Бомарше в расцвете литературной славы.

— Бомарше? Удивительно! Кто бы подумал? Ну, если Бомарше был часовщик, мне сам бог велел.

Настя подняла руку и пошевелила в знак приветствия пальцами, как артистка на сцене, играя фабричную девчонку в производственной пьесе. И отворила калитку.

В отделе кадров маленький курносый человечек прочитал ее аттестат и путевку. Аттестат вернул, путевку положил перед собой на столе.

— Организованный набор молодого поколения в текущем году на заводе окончен, так. Короче говоря, на данный момент норма освоения выпускников выполнена.

После такого вступления Настя потеряла охоту оставаться в этом казенном месте и потянула к себе со стола путевку.

Он схватил бумажку за кончик и не давал ее Насте.

— Бешеное самолюбие, результат десятилетнего образования в школе! А может, у нас намечено перевыполнение нормы?

— Тогда пожалуй, — уступила Настя.

— Отдел кадров — это вам не проходная, где в основном на пропуска внимание нацелено, — говорил человек, придвигая ближе путевку. — Изучаешь личность, будто фотограф. Выводы делаешь. Так. С институтами нынче прижато. Производственную рекомендацию заработать надо. Иная с десятилеткой к заводу для стажа прибьется, а все на папу с мамой оглядывается.

— Можете быть спокойны, я сама по себе, — возразила Настя.

— Самолюбие! — удовлетворенно повторил человечек. — Сборка вам улыбается, товарищ Андронова? Пишите…

Он уже подсовывал Насте лист бумаги — писать заявление. Действие развивалось стремительно. Неужели Насте и в самом деле суждено стать часовщиком?

— Пиши: прошу зачислить… — диктовал маленький начальник кадров. — Так. Для красоты впечатления можно добавить: интересуюсь, мол, производством часов. Образование. Адрес. Других данных не требуем. Тем более, из горисполкома звонили. Анкета? Не требуем. Так. Автобиография? Даже и это не требуется от молодого человека со школьной скамьи. Где она у тебя? Один аттестат.

Он позвонил в цех, мастеру бригады.

— Василий Архипыч, аллю! Принимай ученицу. С десятилеткой, а как же! Чего, чего? Не нуждаетесь? Бери сверх нормы. Василий Архипыч, кадр завидный, советую. — И приятельски Насте: — Иди в завод, гляди технику. Мы на старой технике елозить давно бросили. Швейцария и та нынче нам удивляется.

Он довольно долго толковал о замечательной технике часового завода, о сверхсовременном сборочном конвейере, на который швейцары от зависти разинули рты, но эго было как раз то, в чем Настя не очень-то смыслила. Ведь она не знала старого конвейера и не могла оценить преимущество нового.

Зато ее удивила белизна в бригаде Василия Архиповича. Белые занавески на окнах, белые халаты, косынки.

Вдоль длинного конвейера с медленно движущейся лентой, за столиками, похожими на школьные парты, сидели девушки, непостижимо быстро орудуя пинцетами, щипчиками и другими тонкими инструментами. Лента двигалась сбоку, передавая дальше и дальше то, что делали девушки; в конце конвейера получались часы. Тук-тук, тук-тук, — тихонько постукивали аппараты по регулировке хода часов, — тук-тук.