Пушкин в воспоминаниях и рассказах современников - [84]

В Одессе было общество, которое могло занимать Пушкина во всех отношениях. Не говоря о высших кругах, как например, в домах гр. Воронцова, Л. А. Нарышкина, Башмакова, кишинёвского его знакомца П. С. Пущина (женившегося в Одессе на дочери полковника Бриммера, сестре жены графа Ланжерона) и некоторых других. Но я понимал, по крайней мере по собственному образу мыслей, что такой круг не мог удовлетворять Пушкина; ему, по природе его, нужно было разнообразие с разительными противоположностями, как встречал он их в продолжение почти трёхлетнего пребывания своего в Кишинёве. Он отвык и, как говорил, никогда и не любил аристократических, семейных, этикетных обществ, существовавших в вышеназванных домах, а от них перешедших в салоны и к некоторым более значительным негоциантам. Но вместе с тем мне казалось странным, что он, не то чтобы избегал безусловно, но и не искал быть в кругу лиц, шедших тем же литературным путём, как и он. Из них сослуживцами ему были А. И. Лёвшин и В. И. Туманский; первого находил он слишком серьёзным прозаиком, с другим он был ближе, но не так и не в тех отношениях, в каких он был в Кишинёве с В. Ф. Раевским и В. П. Горчаковым. Во время пребывания Пушкина в Одессе, в почтамте служил молодой человек, очень образованный, кажется Подолинский, коего мелкие стихотворения печатались в журналах. Пушкин встречался с ним, но не знаю, какого он был мнения о его таланте; знаю только, что не искал с ним сблизиться.[236] Он без видимой охоты посещал и литературные вечера Варвары Дмитриевны Казначеевой, урождённой княжны Волконской, очень умной, любезной и начитанной женщины, страстной любительницы литературы. Радушное гостеприимство мужа её, Александра Ивановича, тогда правителя канцелярии графа Воронцова, не привязывало Пушкина. Тут он встречал также жену капитана над одесским портом, госпожу Зонтаг, родственницу Жуковского. По приглашению её бывать у ней, он ограничивался редкими визитами. Помню очень хорошо, как Пушкин издевался над Туманским за чтение в этом собрании Фауста и пр. Приезды А. Н. Раевского развлекали Пушкина, как будто оживляли его, точно так же, как когда встречался он с кем-либо из кишинёвских. Тогда — расспросам не было конца; обед, ужин, завтрак с старыми знакомыми оживляли его, и действительно, повторяю, что, сравнительно с Одессой, Кишинёв как нельзя более соответствовал характеру Пушкина. В Одессе, независимо от встреч с знакомыми бессарабцами, театр иногда служил развлечением.[237] Из всех домов, посещаемых Пушкиным в Одессе, особенно любил он обедать у негоцианта Сикара, некогда французского консула, одного из старейших жителей Одессы,[238] и автора брошюры на французском языке о торговле в Одессе. Пять, шесть обедов в год, им даваемых, не иначе как званых и немноголюдных (не более как двадцати четырёх человек, без женщин) действительно были замечательны отсутствием всякого этикета, при высшей сервировке стола. Пушкин был всегда приглашаем, и здесь я его находил, как говорится, совершенно в своей тарелке, дающим иногда волю болтовне, которая любезно принималась собеседниками. Так однажды кто-то за столом рассказывал подробности бывшей охоты, и в одном случае был упомянут некто Том, относительно встречи с волком, от которого он отделался проявлением присутствия духа. Пушкин, которого всякий подобный случай особенно занимал, спросил: «который Том — 1-й, 2-й или 3-й?» — Один из присутствовавших, почтенной наружности пожилой человек, очень любезно ответил: «Это был 3-й Том». Ответ этот вызвал общий смех, к которому присоединился и Пушкин. Том был Австрийский консул в Одессе и старожил города, человек уважаемый всеми и гостеприимный. У него было два сына, почти одинаковых лет с Пушкиным, с которыми он иногда встречался у Отона, в театральном фойе и в общем разговоре обменивался словами; но отца их он никогда не видел до вышеприведённого ответа. Узнав после стола об имени отвечавшего, Пушкин подошёл к нему с извинением, и впоследствии он не раз был приглашаем стариком на дачу, кажется, около Дольника.

До отъезда Пушкина, я был ещё раза три в Одессе и каждый раз находил его более и более недовольным; та весёлость, которая одушевляла его в Кишинёве, проявлялась только тогда, когда он был с мавром Али. Мрачное настроение духа Александра Сергеевича породило много эпиграмм, из которых едва ли не большая часть была им только сказана, но попала на бумагу и сделалась известной. Эпиграммы эти касались многих и из канцелярии графа, так например, про начальника отделения Артемьева, особенно отличалась от других своими убийственными, но верными выражениями. Стихи его на некоторых дам, бывших на бале у графа, своим содержанием раздражали всех. Начались сплетни, которые ещё более тревожили Пушкина. Говорили, что будто бы граф, чрез кого-то, изъявил Пушкину своё неудовольствие, и что это было поводом злых стихов о графе.

Услужливость некоторых тотчас же распространила их. Не нужно было искать, к чьему портрету они метили. Граф не показал вида какого-либо негодования; попрежнему приглашал Пушкина к обеду, попрежнему обменивался с ним несколькими словами…