Пушкин в воспоминаниях и рассказах современников - [7]
Большинство упомянутых мемуаров посвящено первой половине жизни Пушкина. К числу их должно отнести ещё и интересные воспоминания о Пушкине В. П. Горчакова, заключающие множество любопытных бытовых подробностей, интересных и верных наблюдений, ярких характеристик. Последнее же десятилетие жизни Пушкина чрезвычайно бедно отражено в мемуарной литературе. Отдельные моменты биографии Пушкина освещены в упомянутых выше воспоминаниях И. И. Пущина и М. В. Юзефовича (поездка на Кавказ в 1829 г.), в записках В. И. Даля (поездка в Оренбург в 1833 г.), в письмах Вяземского, записках В. А. Соллогуба, В. И. Даля, И. Т. Спасского и рассказах К. К. Данзаса (дуэль и смерть). Интимно-бытовые зарисовки даны в воспоминаниях А. П. Керн и рассказах В. А. Нащокиной. Литературной же и политической биографии Пушкина после восстания декабристов и возвращения поэта из ссылки посвящены только разрозненные замечания П. А. Вяземского, скупые рассказы С. П. Шевырёва и записки К. А. Полевого.
Имя Вяземского, одного из ближайших друзей Пушкина, не должно обмануть читателя. Чрезвычайно устойчивый в своих литературных взглядах, он пережил сложную политическую эволюцию, наложившую разные оттенки на его разновременные высказывания о политических взглядах Пушкина. Столь же мало объективны и историко-литературные воспоминания Вяземского, как более ранние, когда он боролся плечо к плечу с Пушкиным, так и позднейшие, когда литературная жизнь далеко обогнала и оставила одного, в стороне, этого ветерана пушкинской плеяды.
Вяземский, как известно, не оставил воспоминаний о Пушкине. В настоящем издании сделан опыт извлечения отдельных рассказов, суждений и припоминаний его о Пушкине, рассеянных в «автобиографии» Вяземского, его «записных книжках», письмах, критических статьях. Этим объясняется случайность и дробность реконструированных таким образом «воспоминаний» Вяземского о Пушкине.
Особое место занимают и воспоминания о Пушкине К. А. Полевого, некогда передового журналиста и литературного критика, фактического редактора «Московского телеграфа», с течением времени превратившегося в беспринципного литературного дельца. Жизнь, ничего не давая ему в настоящем, оставила ему в наследие только память о стародавней литературной борьбе да былые литературные антипатии. Покинутому друзьями, выброшенному за борт литературы, Ксенофонту Полевому ничего иного не оставалось, как уйти в прошлое, продолжая литературную борьбу в своём кабинете, на страницах мемуаров. Обратив свои «Записки» в орудие ожесточённой полемики, Полевой напоил их желчью, нетерпимостью к чужим мнениям, озлобленностью заживо погребённого, но ещё рвущегося в битву литературного бойца. И тем не менее «Записки» его, благодаря богатству своего содержания, служат ценнейшим материалом для истории русской литературы и журналистики второй четверти XIX века.
Из обширных «Записок» Полевого мы извлекли все его воспоминания о Пушкине, с которым он познакомился вскоре по возвращении поэта из ссылки и с которым, после недолгого союза, оказался во враждебных литературных лагерях. Это следует твёрдо помнить, читая интереснейшие воспоминания о Пушкине ожесточённого мемуариста, который в воинственном полемическом азарте продолжал на страницах своих «Записок» литературную борьбу 1830-х годов.
Повторяем ещё раз, что всё вышесказанное, в разной степени, приложимо ко всем печатаемым мемуарам, как, впрочем, и вообще ко всяким мемуарам, неизбежно отражающим физиономию автора и потому бесконечно далёким от прагматического изложения фактов и событий. Но если в одних мемуарах мы обнаруживаем только какую-либо невинную, а иногда и наивную тенденцию, вроде воспоминаний Керн, пытающейся завуалировать истинный характер своих отношений с Пушкиным, то другие авторы (напр., Вигель и особенно Юзефович) обращают свои мемуары в оружие классовой борьбы, доходя до столь же откровенной клеветы по адресу Пушкина и его единомышленников, беззастенчиво фальсифицируя их общественно-политические и литературные взгляды и по-своему, в интересах своего класса, интерпретируя материал воспоминаний.
Именно из этого и возникло то «обеление» Пушкина от всякой революционности, которое явно противоречило фактам и тем сильнее искажало и фальсифицировало подлинный облик поэта, чем больше мемуаристу приходилось доказывать свою политическую благонамеренность. Наиболее яркие примеры в этом отношении представляют собой Юзефович и Липранди, стремившиеся таким образом замазать либеральные грехи молодости.
Стараясь показать Пушкина под углом собственной благонамеренности, мемуаристы этого типа прежде всего стремились задним числом создать заведомо ложную версию о миролюбивых отношениях Пушкина с царём.
Однако все факты, известные нам, целиком опровергают эти попытки создания официальной легенды. Пушкин, даже и после разгрома декабристов и своего «прощения», не избавившего его однако от жандармского надзора и вмешательства царя как в его литературную деятельность, так и в личную жизнь никогда по существу не примирился с Николаем. Теперь мы слишком хорошо знаем истинный смысл отношения Пушкина к правительству и лично к царю: «Не дай бог ссориться с царями, плетью обуха не перешибёшь», с горькой иронией писал поэт жене в последние годы жизни. Первоначальная надежда найти в Николае продолжателя дела Петра, способного простить декабристов и дать России либеральные реформы, стоила Пушкину вдвойне тяжёлого разочарования. Достаточно сопоставить с тирадой Юзефовича по поводу якобы восторженного отношения Пушкина к Николаю собственное о нём замечание поэта: «В нём много прапорщика и мало Петра Великого» (Дневник, 21 мая 1834 г.).
