Пушкин в воспоминаниях и рассказах современников - [39]

Вот ещё рассказ в том же роде незабвенного моего друга, не раз слышанный мною при посторонних лицах.

Известие о кончине императора Александра Павловича и о происходивших вследствие оной колебаниях по вопросу о престолонаследии дошло до Михайловского около 10 декабря. Пушкину давно хотелось увидеться с его петербургскими приятелями. Рассчитывая, что при таких важных обстоятельствах не обратят строгого внимания на его непослушание, он решился отправиться туда; но как быть? В гостинице остановиться нельзя — потребуют паспорта; у великосветских друзей тоже опасно — огласится тайный приезд ссыльного. Он положил заехать сперва на квартиру к Рылееву, который вёл жизнь не светскую, и от него запастись сведениями.

Итак Пушкин приказывает готовить повозку, а слуге собираться с ним в Питер; сам же едет проститься с Тригорскими соседями. Но вот, на пути в Тригорское, заяц перебегает через дорогу; на возвратном пути из Тригорского в Михайловское — ещё заяц! Пушкин в досаде приезжает домой; ему докладывают, что слуга, назначенный с ним ехать, заболел вдруг белою горячкой. — Распоряжение поручается другому. Наконец, повозка заложена, трогаются от подъезда. Глядь! в воротах встречается священник, который шёл проститься с отъезжающим барином. Всех этих встреч — не под силу суеверному Пушкину; он возвращается от ворот домой и остаётся у себя в деревне. «А вот каковы бы были последствия моей поездки, — прибавлял Пушкин. — Я рассчитывал приехать в Петербург поздно вечером, чтобы не огласился слишком скоро мой приезд, и следовательно попал бы к Рылееву прямо на совещание 13 декабря. Меня приняли бы с восторгом; вероятно я забыл бы о Вейсгаупте, попал бы с прочими на Сенатскую площадь и не сидел бы теперь с вами, мои милые!»

Об этом же обстоятельстве передаёт Мицкевич в своих лекциях о Славянской литературе, и вероятно со слов Пушкина, с которым он часто виделся. (Pisma Adama Mickiewicza, изд. 1860, IX, 293).[135]

Отрывок из воспоминаний о Пушкине

Описывая обстоятельства, предшествовавшие поединку Пушкина с Дантесом, граф В. А. Соллогуб выразился следующими словами:

«Он (Пушкин) в лице Дантеса искал или смерти или расправы с целым светским обществом. Я твёрдо убеждён, что если бы С. А. Соболевский был тогда в Петербурге, он, по влиянию его на Пушкина, один бы мог удержать его. Прочие были не в силах».[136]

Тогда Пушкин не был ещё знаменитостью; разницы между нами было мало: три года по летам и та, которая существует между кончившим курс и школьником. В 1818 году отвезли меня в Петербург и отдали в Благородный Пансион при Педагогическом Университете. В первый же день подходит ко мне кудрявый мальчик, говорит, что он родной племянник Василия Львовича, что В[асилий] Л[ьвович] пишет к его отцу обо мне и что он меня познакомит с семейством и с братом, недавно вышедшим из Царскосельского Лицея.

Так действительно и было; Александр Сергеевич часто приходил к брату; мы сходились большею частию у Кюхельбекера, учившего нас русской словесности и жившего, вместе с М. И. Глинкою, в мезонине над пансионом.[137] Отличительною чертою Пушкина была память сердца; он любил старых знакомых и был благодарен за оказанную ему дружбу — особенно тем, которые любили в нём его личность, а не его знаменитость; он ценил добрые советы, данные ему во-время, не вперекор первым порывам горячности, проведённые рассудительно и основанные не на общих местах, а сообразно с светскими мнениями о том, что есть честь и о том, что называется честью.

Отношения Пушкина ко мне были основаны на этих чертах его характера. Граф Соллогуб, общий наш, Пушкина и мой, приятель, знал их; он знал также, что я не раз был замешан Пушкиным в дела подобного рода и кончал их удачно: итак не мудрено, что по его мнению моё посредничество в деле Пушкина с Дантесом могло бы отвратить пагубный конец оного. Для тех, которым всё это мало известно, расскажу связь с Александром в коротких словах, как Пушкин и я познакомились, сблизились и остались близкими друг другу.

Я провёл детство в Москве; один из главных предметов учения была тогда мифология; я ей учился по Аббату Лионе Traité de Mythologie par l’abbé Lyonnais. В этой книге… нет ни одного бога… про которого автор не сказал бы, что поэты ему приписали такую-то власть, что поэты произвели его от таких-то или представляют его таким-то и так далее. Словом, я возымел высокое мнение об личностях, которых чуть ли не производили в боги и называются: Поэтами!

Возвратившийся в Москву Василий Львович Пушкин, очень знакомый с моим семейством, стал часто к нам [ездить]. Про него говорили: c’est un Poète! [Можно вообразить], с каким благоговением я стал смотреть на него!!! Это было первое впечатление; впоследствии меня привлекли к нему рассказы о Париже, Наполеоне, других знаменитостях, с которыми меня знакомили книги; сверх того он стал обращать внимание на меня, учил меня громко читать, как читывал Тальма, и сцены из французских трагиков, и Певца Жуковского и оду Карамзина: Конец победам, богу слава, и даже слушал и поправлял мои вопросы! Как же мне было не любить этого доброго Василия Львовича?..