Пушкин в воспоминаниях и рассказах современников - [38]

«Поэт твёрдо верил предвещанию во всех его подробностях, хотя иногда шутил, вспоминая о нём. Так, говоря о предсказанной ему народной славе, он смеючись прибавлял, разумеется в тесном приятельском кружку: „А ведь предсказание сбывается, что ни говорят журналисты“». По свидетельству покойного П. В. Нащокина, в конце 1830 года, живя в Москве, раздосадованный разными мелочными обстоятельствами, он выразил желание ехать в Польшу, чтобы там принять участие в войне: в неприятельском лагере находился кто-то по имени Вейскопф (белая голова), и Пушкин говорил другу своему: «Посмотри, сбудется слово Немки, — он непременно убьёт меня!»

«Нужно ли прибавлять, что настоящий убийца — действительно белокурый человек и в 1837 году носил белый мундир?»

Из этих рассказов всех подробнее и вернее изложение Бартенева. В многолетнюю мою приязнь с Пушкиным (замечу, что мои свидания и сношения с ним длились позже сношений и госпожи Фукс, и Вульфа, и Льва Пушкина), я часто слышал от него самого об этом происшествии; он любил рассказывать его в ответ на шутки, возбуждаемые его верою в разные приметы. Сверх того, он в моём присутствии не раз рассказывал об этом именно при тех лицах, которые были у гадальщицы при самом гадании, при чём ссылался на них. Для проверки и пополнения напечатанных уже рассказов считаю нужным присоединить всё то, о чём помню положительно, в дополнение прежнего, восстанавляя то, что в них перебито или переиначено. Предсказание было о том, во-первых, что он скоро получит деньги; во-вторых, что ему будет сделано неожиданное предложение; в-третьих, что он прославится и будет кумиром соотечественников; в-четвёртых, что он дважды подвергнется ссылке; наконец, что он проживёт долго, если на 37-м году возраста не случится с ним какой беды от белой лошади, или белой головы, или белого человека (weisser Ross, weisser Kopf, weisser Mensch), которых и должен он опасаться.[131]

Первое предсказание о письме с деньгами сбылось в тот же вечер; Пушкин, возвратясь домой, нашёл совершенно неожиданно письмо от лицейского товарища, который извещал его о высылке карточного долга, забытого Пушкиным. Товарищ этот был — Корсаков, вскоре потом умерший в Италии.

Такое быстрое исполнение первого предсказания сильно поразило Александра Сергеевича; не менее странно было для него и то, что несколько дней спустя, в театре, его подозвал к себе Алексей Фёдорович Орлов (впоследствии князь) и стал отговаривать его от поступления в гусары, о чём уже прежде была у них речь с П. Д. Киселёвым, а напротив предлагал служить в конной гвардии.[132]

Эти переговоры с Алексеем Фёдоровичем Орловым ни к чему не повели, но были поводом к посланию, коего конец напечатан в сочинениях Пушкина (издание Геннади, том I, стр. 187), а начало в «Библиографических Записках» 1858 г., стр. 338. У нас ошибочно принято считать это послание — посланием к Михаилу Фёд. Орлову, так как с ним Пушкин впоследствии очень сблизился.

Вот это послание, в возможно полном виде:

К А. Ф. ОРЛОВУ

О ты, который сочетал

С душою пылкой, откровенной

(Хотя и русский генерал)

Любезность, разум просвещенный!

О ты, который с каждым днём

Вставая на военну муку,

Усталым усачам, верхом,

Преподаёшь [царей] науку.

Но не бесславишь сгоряча

Свою воинственную руку

Презренной палкой палача!

Орлов, ты прав: я покидаю

Свои гусарские мечты,

И с Соломоном восклицаю:

Мундир и сабля — суеты!

На генерала Киселёва

Не положу моих надежд:

Он очень мил, о том ни слова.

Он враг коварства и невежд;

За жирным, медленным обедом

Я рад сидеть его соседом,

До ночи слушать рад его;

Но он придворный: обещанья

Ему не стоят ничего.

Итак, смирив свои желанья,

Без доломана, без усов,

Я скроюсь с тайною свободой,

С цевницей, негой и природой,

Под тенью дедовских лесов!

Над озером, в покойной хате,

Или в траве густой лугов,

Или холма на злачном скате,

В бухарской шапке и халате,

Я буду петь моих богов,—

И буду ждать, пока восстанет

С одра покоя бог мечей,

И брани грозный вызов грянет.

Тогда покину мир полей;

Питомец пламенной Беллоны,

У трона верный гражданин,

Орлов! Я ставу под знамёны

Твоих воинственных дружин:

В шатрах, средь сечи, средь пожаров,

С мечом и лирой боевой,

Рубиться буду пред тобой

И славу петь твоих ударов![133]

Вскоре после этого Пушкин был отправлен на юг, а оттуда, через 4 года, в Псковскую деревню, что и было вторичною ссылкою. Как же ему, человеку крайне впечатлительному, было не ожидать и не бояться конца предсказания, которое дотоле исполнялось с такою буквальною точностию??? После этого удивительно ли и то, о чём рассказывал Бартеневу Павел Воинович Нащокин?[134]

Прибавлю следующее: я как-то изъявил своё удивление Пушкину о том, что он отстранился от масонства, в которое был принят, и что он не принадлежал ни к какому другому тайному обществу.

«Это всё-таки вследствие предсказания о белой голове, — отвечал мне Пушкин. — Разве ты не знаешь, что все филантропические и гуманитарные тайные общества, даже и самое масонство, получили от Адама Вейсгаупта направление, подозрительное и враждебное существующим государственным порядкам? Как же мне было приставать к ним? Weisskopf, Weisshaupt — одно и то же».