Пушкин в воспоминаниях и рассказах современников - [30]

Но за что Пушкин мог рассердиться на меня, чтобы, после наших добрых отношений, бросить в меня пасквилем? Нет действия без причины, и в данном случае, как я узнала впоследствии, причиною озлобления Пушкина была нелепая сплетня, выдуманная на мой счёт каким-то «доброжелателем».

Говоря о Пушкине у князя Шаховского, Грибоедов назвал поэта «мартышкой» (un sapajou). Пушкину перевели, будто бы это прозвище было дано ему — мною! Плохо же он знал меня, если мог поверить, чтобы я позволила себе так дерзко отозваться о нём, особенно о его наружности; но, как быть! Раздражённый, раздосадованный, не взяв труда доискаться правды, поэт осмеял меня (в 1819 г.) в этом пасквиле.

Катенин и Грибоедов пеняли ему, настаивали на том, чтобы он извинился передо мною; укоряя его, они говорили, что выходка его тем стыднее, что её могут приписать угодливости поэта «Клитемнестре» (так называли они К. С. Семёнову). Пушкин сознался в своей опрометчивости, ругал себя и намеревался ехать ко мне с повинной… Но тут последовала его высылка из Петербурга, и в течение семи или восьми лет мы с ним не видались.

Далее я расскажу о нашей встрече после этой долгой разлуки: теперь же, к слову, припомню о Катерине Семёновне Семёновой.

Никогда, во всё продолжение одновременной моей службы с Семёновой, я не унижала себя завистью и, ещё того менее, соперничеством с нею. Одарённая громадным талантом, но равномерно ему и себялюбивая, Семёнова желала главенствовать на сцене. Желание неисполнимое! Превосходная трагическая актриса, она была невозможна в высокой комедии и современной драме (la haute comédie et le drame moderne), т. e. именно в тех ролях, в которых я заслуживала лестное для меня одобрение публики. Каждому своё! Неподражаемая Федра, Клитемнестра, Гекуба, Медея, — Семёнова не могла назваться безукоризненною в ролях Моины, Химены, Ксении, Антигоны, Ифигении.

П. А. Каратыгин в своих «Записках» рассказывает, как однажды Катерина Семёновна Семёнова и Софья Васильевна Самойлова играли наивных девочек в комедии И. А. Крылова «Урок дочкам»; в другой раз, по той же шаловливости, Семёновой вздумалось играть роль субретки Саши в «Воздушных замках» Н. И. Хмельницкого… Оно, действительно, было очень смешно; но с тем вместе это было глумление самой актрисы над собственным талантом и над сценическим искусством… Ни за какие блага в мире я не позволила бы себе, в бытность мою на сцене, играть роль в каком-нибудь водевиле!

Впоследствии времени, когда Катерина Семёновна, тогда уже княгиня Гагарина, приезжала в Петербург из Москвы, по поводу несчастного семейного процесса её дочери, она часто бывала у нас, обедывала и проводила вечера. Мы вспоминали с нею былое, её беспричинную вражду, неосновательное подозрение меня в невозможном соперничестве и от души смеялись…

До самой кончины княгини Гагариной мы были с нею в самых добрых и приязненных отношениях. Когда она скончалась, мы с мужем провожали её прах на Митрофаниевское кладбище и присутствовали на отпевании. Немногие лица из театрального мира отдали последний долг знаменитой актрисе. При этих проводах я вспомнила погребение Ивана Афанасьевича Дмитревского (в октябре 1822 года), тогда представителями драматической труппы точно так же были: В. А. Каратыгин и я — тогда ещё Колосова младшая.

2

Пушкина, после его отъезда на юг России и возвращения из ссылки, я увидела в 1827 году, когда я была уже замужем за Василием Андреевичем. Это было на Малом театре (он находился на том самом месте, где теперь Александринский).

В тот вечер играли комедию Мариво: «Обман в пользу любви» (Les fausses confidences), в переводе П. А. Катенина. Он привёл ко мне в уборную «кающегося грешника», как называл себя Пушкин.

«Размалёванные брови» — напомнила я ему смеясь.

«Полноте, бога ради, — перебил он меня, конфузясь и целуя мою руку, — кто старое помянет, тому глаз вон! Позвольте мне взять с вас честное слово, что вы никогда не будете вспоминать о моей глупости, о моём мальчишестве!..»

Слово было дано; мы вполне примирились… За «Сашу Пушкина» передо мною извинился Александр Сергеевич Пушкин — слава и гордость родной словесности!

С мужем моим он сблизился в доме покойного князя Владимира Фёдоровича Одоевского, где собирались: граф Михаил Юрьевич Виельгорский, Веневитинов, граф В. А. Соллогуб и мн. др.

Впоследствии времени, уже в начале тридцатых годов, Александр Сергеевич при И. А. Крылове читал у нас своего «Бориса Годунова». Он очень желал, чтобы мы, с мужем, прочитали на театре сцену у фонтана, Димитрия с Мариною. Несмотря однакоже на наши многочисленные личные просьбы, гр. А. X. Бенкендорф, с обычною своею любезностью и извинениями, отказал нам в своём согласии: личность самозванца была тогда запрещённым плодом на сцене.[114]

После того Пушкин подарил моему мужу, для его бенефиса, своего «Скупого рыцаря»… Но и эта пьеса не была играна при жизни автора, по каким-то цензурным недоразумениям…[115]

Одним словом, дружественные наши отношения к Пушкину продолжались по самый день его несчастной кончины. В самую же её минуту я дожидалась в санях у подъезда квартиры Александра Сергеевича, известясь о его положении: муж мой, выйдя ко мне с графом Виельгорским и князем Петром Андреевичем Вяземским, сообщил мне тогда роковую весть, что Пушкина не стало!